– Значит, это после тебя он пришел ко мне? – вновь всплеснув, ахнула кухарка. – Подошел он, очень улыбался, поцеловал в самую макушку. Сказал мне, мол, что я все такая же миленькая и худенькая, и еще комплимент сделал, говорит, что краше стала, что волосики мои белые очень освежают мне лицо. Я так и расплакалась у него на груди, представь себе? Он приголубил меня, а потом отобрал у стрекозы нашей картошку, ножик и сам стал чистить. А она так и разомлела… Стояла красная, как снегирь, на меня смотреть стеснялась, платьишко теребила. Но в конце концов прильнула к плечу красавца нашего и так да просмотрела завороженно на картошку. Ну ладно, дело молодое!
– И не говори, Степашина! Но это-то молодое дело не доведет ли нас до чего-нибудь с преподвыподвертом? Уж неприлично он ее цалует… – потускнела Федоровна. – К слову, он чаю привез индийского с какими-то южными сухофруктами, отдал мне сегодня в комнате. Давай зададим самовару?
– А давай! – пальнула Степашина и обняла подругу.
IV
Агриппина Савельевна и кузина ее сидели в будуаре за ширмой из плюща. На первой уже был забавный ночной колпачок с кисточкой и восточный халат почившего мужа, на второй – легкое ночное платье с воланами и вышивкой. Агриппина пила чай, ела клубничное варенье и гладила Матильду, а Юлия Николаевна курила из трубки сладкий дым.
– Федоровна заходила, – после получаса задумчивого молчания вступила мать Виктора. – Рассказывала, что сын мой и Таша твоя уже целуются.
– Не может быть, – беззаботно махнула своей тонкою рукой мать девочек. – Либо же, конечно, она имела в виду поцелуи в щеку. Но это и не секрет. За сегодняшние догонялки я ее уже наказала. Скоро она перечистит всю картошку в нашем доме.
– Ты не знаешь, где Никита Сергеевич пропадает? Дождя уж нету, а к нам не идет, – взяв из рук кузины трубку, закурила Агриппина Савельевна. – Ты мне скажи по секрету, как сестра сестре, как подруга подруге… Таша у нас целована? Никита Сергеевич, мне раньше казалось, был к ней расположен.
– Если и целована, то только Виктором Степановичем. А уж если бы, как ты намекаешь, Джованни пальцем ее тронул, я бы ему оторвала всю руку, – оскорбилась Юлия Николаевна. – Неужто ты считаешь, я плохо дочь воспитала, голубушка?
– Прости меня, Юленька. Мне просто страшно… Да и сужу я по себе! – простонала мать Виктора. – Ведь столько соблазнов. Я в ее годины была ветрена, ты знаешь. Все плясала да плясала, кокетничала да кокетничала, целовалась да целовалась, и все без разбору. Удивляюсь, как мне хватило моих двух извилин на то, чтобы сохранить чистоту.