– Ну и медведь же ты, измял меня всю, – в голосе Тани слышатся одобрительные нотки. – Но я довольна и не протестую. Встречаться будем, когда захочешь и когда я смогу. Наверстаем упущенное. Двадцать лет потеряли. Согласен?
– Надо подумать, – отвечает Саша.
– Не ломайся, тебе это не идёт, – говорит Таня и перед тем, как закрыть дверь, чмокает Сашу в щёку. – Завтра обязательно позвони и я скажу, где. Дома у меня больше нельзя. Я сама всё организую. Если не позвонишь, я обижусь.
Саша уходит. Выйдя из подъезда, он тут же сплёвывает, будто что-то горькое побывало у него во рту.
– Да хоть заобижайся, – произносит он вслух. – Просто бабу себе я и без тебя найду.
«Пятёрочка» на выезде из Люберец. Небольшая очередь к кассе.
Вдруг кто-то тюкнул Александра слегка по плечу. Он обернулся – старушка какая-то в поношенном зимнем пальто и грубой вязаной шапке. Глаза влажные, бордовые прожилки на лице. В корзине батон и пакет кефира.
– Пожалуйста, проходите, – сказал Александр. – Я пропускаю.
– А ты не узнаёшь меня? – тихо спросила его старушка.
– Извините, но нет, – уверенно ответил Александр.
– Это же я, Таня, – призналась старушка и вроде как улыбнулась даже.
Какая такая Таня Александр не понял, но, когда расплачивался за десять рулонов туалетной бумаги и поджидал старушку на выходе, то смутно предположил, что это та самая Таня, которую он любил всю жизнь.
– Теперь узнал, – не веря глазам своим, почти наугад, заявил Александр уже на улице. – А ты почему здесь?
– А я теперь здесь живу. Муж умер, он же намного старше меня был, академик. Деньги кончились, и я ту квартиру давно продала. А ты почему тогда не позвонил и снова исчез?
– Служба.
– А куда тебе столько бумаги, семья большая?
– У меня дом в деревне. Вот заехал и взял про запас. Тебя подвезти? Холодно ведь, замёрзнешь.
– Не надо, сама дойду. Только воротник подними мне, а то рука болит.
Александр заботливо исполнил просьбу старушки, попрощался ответным «пока», сел в Мерседес и укатил под Коломну. Всю дорогу до своего уединённого особняка не мог унять он душевный трепет, жалость и грусть.
* * *
Моё башкирское счастье
Сижу на подгнившей лавочке, в каком-то подозрительно-ничейном закутке на Рублёвке, крапива по сторонам. И подходит ко мне старик весьма респектабельного обличия. Я-то ладно, тут мне и место вроде. А он-то чего забрёл сюда? Да ещё с тростью, бывшей когда-то частью ствола небольшого деревца. Кривая, пегая, сверху набалдашник из сучков раздвоенных, а снизу почти полностью истёртая резиновая набойка.