– Да, Лада? – он наклонил голову, точно так же, как делал в суде, когда насмехался над проигравшими.
– Скажи. Мне. Лена и ты…Это правда?
Его губы дрогнули, будто он собирался вздохнуть, но передумал. Откинулся в кресле, сделал глоток.
– Да.
Я моргнула. Наверное, я ожидала чего-то другого. Какого-то объяснения, попытки смягчить удар, хотя бы пустых оправданий. Но он просто сказал да, будто это не было приговором.
– Шесть лет, Глеб, – мой голос срывается, но я тут же снова беру себя в руки. – Ты жил на две семьи шесть лет.
– Жил, – спокойно подтвердил он.
– И ты даже не пытался выбрать?
– Нет.
Я вцепилась в спинку кресла, чтобы удержаться на месте, чтобы не ударить его, не размахнуться, не врезать со всей силы в это холодное, бесстрастное лицо.
– Почему?
Он посмотрел на меня так, как будто я задаю самый нелепый вопрос в мире.
– Потому что мне так было удобно, – сказал он, качая виски в бокале.
У меня перехватило дыхание.
– Удобно.
Он кивнул.
– Ты всегда была умной, Лада, но сейчас ты ведёшь себя, как наивная девчонка. В нашей жизни так бывает. Ты работала, жила своей медициной, я занимался своим делом. Я тебя не трогал, ты меня не трогала. Всё было комфортно.
Я шагнула вперёд, хотела сказать что-то, но язык перестал слушаться.
– Ты всегда любила красивую картинку, – продолжил он, наконец отрываясь от своего бокала и глядя прямо мне в глаза. – Ну так вот она. У нас семья, статус, положение. Всё, что ты хотела. А кто с кем спит – уже детали.
Детали.
Мир перед глазами дрогнул, будто я стою на краю пропасти, а он только что подтолкнул меня вперёд.
– Ты говоришь как подонок, Глеб, – мой голос едва слышен, но он всё равно улыбается.
– Я реалист, Лада. В отличие от тебя.
Он встаёт, подходит ко мне, и я инстинктивно отшатываюсь.
– Но ты всё равно никуда не уйдёшь, – продолжает он, склонившись ко мне ближе, так, что его дыхание горячим выдохом касается моего лица. – Потому что, Лада…
Он делает паузу, как будто смакует этот момент.
– Ты уже слишком стара, чтобы начинать заново. А еще… я тебя не отпущу!
И когда он говорит это, мир рушится окончательно.
Глеб стоит передо мной, чуть склонив голову, и его взгляд – пустой, скучающий, ленивый – режет меня острее любого ножа. В глазах нет ни удивления, ни раздражения, ни сожаления. Только усталость, будто я сейчас впустую трачу его время, задерживаю его вечер, как нерасторопный официант, который слишком долго несёт счёт. Он просто ждёт, когда я уйду, когда заткнусь, когда наконец пойму, что мне не дали права голоса.