Наказание постигло обоих. Я и Э. отправились стоять в разные углы. Причём время отбывания не было названо. Нас лишили завтрака, дневных игр. Только к обеду было разрешено выйти на свободу. Всё то бесконечное время друзья виновато смотрели на меня с игровой зоны, иногда корча разные гримасы, в попытке поднять настроение. Я улыбался им в ответ, но внутри образовалась пропасть, подчёркивающая как собственное жестокое поведение, так и нелепость сложившейся ситуации, в которую я был втянут.
По прибытии моей матери, воспитательница подробно изложила происшествие, строго поглядывая на меня, пока я пытался застегнуть замок на правом ботинке. «Я с ним поговорю», – подытожил родитель.
Зная мой неконфликтный характер, на улице мама спросила, что же на самом деле произошло в туалете для мальчиков? Я честно рассказал, выложив всё как на духу, после чего рука в варежке погладила мою голову. «Бедная девочка из неблагополучной семьи», – вот что сказала мама вслух. Больше этой темы мы не касались.
Из того крошечного периода жизни мне особо ярко запомнилось несколько событий, к которым я мысленно возвращался в более поздние годы. И если на момент свершения они являлись рядовыми эпизодами, то теперь, для взрослого меня, приобрели более серьёзные очертания, отчасти предопределив дальнейшее развитие.
Зима теряла свои полномочия, оставляя после себя лужи с въедчивой грязью. Прогулки на отведённой территории приобретали весёлость, становясь на первый план в положительном списке времяпрепровождения. Каждый ребёнок ждал одиннадцати часов, когда можно будет отдаться порыву, носясь как угорелый на свежем воздухе. Из оставшихся глыб снега мы сооружали подобие автобуса, затем взимая плату за проезд в виде отсыревших сучков. Играли мячом в вышибалы, а иногда и просто устраивали деконструктивные догонялки, не имеющие точно определённых правил.
В один из таких дней Э. снова учудила, спустив прилюдно (прямо посреди площадки) штаны и начав шумно испражняться обильной струёй мочи. Парни сгрудились в одну кучу, начав тыкать пальцами, сопровождая увиденное омерзение громкими смешками. Девочки же, наоборот, с тихим ужасом наблюдали за развернувшимся зрелищем, не в силах сказать ровным счётом ничего. Посмотрев на мою молчаливую физиономию, можно было решить, что и меня эта сцена шокировала своей откровенностью. Будет справедливым заметить, так оно и было. Но мой ступор объяснялся отнюдь не омерзением. Тогда я испытал новое чувство, которое впоследствии обозначится словом «вожделение».