Физическое возбуждение моментально настигает сознание, желая в реальном сне испить чашу. Боль после эйфории слегка отпускает, пропуская на первое место желание. Наступает последняя фаза, куда подключается третья составляющая «философского камня» – это истинное «Я», пытающееся в очередной раз сделать из тела и души посмешище, оборвав нить повествования, опошлив и осквернив своего носителя. И хоть я буду жалеть о содеянном, как жалею каждый раз, но делать глупости никогда не перестану, потому как имя мне – человек, который, лишившись маски, ужасается собственному отражению.
В комнате начинает лихорадить чуть больше. Вечно закрытые окна. Спёртый воздух пьянит. Здесь никого нет, а значит, можно побыть собой. Хотя опять же, даже стены, навевающие воспоминания прошлого, склоняют принять правильный оттенок, думая о себе как о ком-то конкретном, имеющем статус. Эта мысль и чувство тошноты со страхом зарождают во мне набор букв.
В обычный день,
ничем не отличимый от вчера,
чувствуется иная сила гравитации.
Сегодня я – не я, а какая-то иная,
странная субстанция.
Проходит час-два.
Не понимаю, зачем я здесь
и кого по-настоящему знаю.
Куда смотреть?
Голова сама по себе,
пока ещё живая.
Тело не чувствуется.
Бреду, глазам доверяя.
Всё словно в бреду,
и сила несёт к воде, где бушуют волны.
А я стою,
смотрю на движение формы.
Всё слежу,
но не думаю,
но живу,
каждый раз
умирая.
Иду в ванную комнату. Зеркало смотрится в зеркало. Нельзя. Лучше не пытаться быть собой. Есть, знаете, такая особенность у людей – ловить скуку. В основном этим страдают малыши. Взрослые разбаловали их вниманием, поэтому, когда те остаются наедине, их начинает одолевать гнетущее чувство. Кризис самоидентификации, помноженный на самовнушенную пустоту, создаёт приблизительно похожее чувство. Кажется невыносимым находиться наедине с собой, особенно когда так плохо. Но и чьё-то общество неспособно решить проблему. Возникают мысли о более радикальных решениях из сложившейся ситуации, но врождённое чувство воспевать жизнь куда выше, поэтому остаётся одно: изучать собственное страдание, наблюдая за ссохшимся телом и таким же разумом. Ты ведь этого и хотел.
Мою ванну с порошком. Затыкаю слив резиновой пробкой. Открываю горячий напор воды. Из-под дивана достаю бутылку крепкого. Прошу читателя понять простую вещь. Тогда всякий виски пился действительно не по причине вкусовых особенностей, а из желания придать себе картинного веса. Скрывать такую смехотворность глупо, ещё бы. Каждый глоток отдаётся в горле болью и тошнотой. Содержимое желудка хочет обратиться рвотой, обжигающей слизью, но глотательный рефлекс срабатывает уверенно и надёжно. Вообще, смотреть на себя со стороны – это ведь не столько художественный приём, сколько синдром, который обозвали «деперсонализация». Я не знаю такого слова и понятия, но сейчас, будучи «паршивой овцой», действительно наблюдаю за своими поступками со стороны, не чувствуя единства. Осуществляемые манипуляции, заставляющие делать себе плохо, выглядят смешно. Даже тогда из-за «угла» я лицезрел смехотворность собственного поведения, продолжая врать, потому как другой я хотел этого!