Если бы он решил бросить всё и уехать, куда глаза глядят – никто бы не стал преследовать. Однако на севере, и это было известно, не выжить путешественнику. На востоке – лишь океан, а на западе – диком и непокорённом – озлобленные и притеснённые индейцы, с каждым днём становящиеся всё враждебнее.
Отсюда никуда не сбежать. Иного выхода не существует.
Три года Уотерс посвятил церкви и молитвам, считая, что однажды мог бы отыскать в религии ответы и спокойствие души… Но даже здесь, в самой тихой гавани для человека, не было ничего, что могло тронуть его или оживить.
Вот так обрывается жизнь? Когда осознаёшь – ничто более не связывает тебя с этим миром, и ты существуешь лишь ради сна и приёма пищи. Тогда какой смысл заставлять себя? Удерживать себя в оковах повседневности и созерцания одних и тех же ненавистных лиц – день за днём, пока не стошнит?!
Генри Уотерс открыл глаза. Он медленно, словно лениво, стянул с себя белый шейный платок и смахнул его на пол. Затем поднёс ладонь к огоньку свечи и стал удерживать её так, пока не ощутилась острая боль. Он даже не вскрикнул, лишь заскрипел зубами. В этом бесполезном акте самобичевания не было никакого смысла…
В ящике прикроватной тумбы лежал старый мушкет, который Генри ещё мальчишкой забрал с собою из дома. Стрелять доводилось, и не раз, но едва ли хоть один из тех выстрелов принёс ему счастье. Скорее, они лишь отсрочили неизбежное.
В течение нескольких минут пастор Уотерс мерил шагами комнату, поглаживая оружие пальцами, словно пытаясь наощупь вспомнить то ощущение – когда мушкет идеально ложится в руку. Затем он спокойно задёрнул шторки двух квадратных окон.
Время шло. Заряженный мушкет всё ещё лежал возле догорающей свечи, но Уотерс даже не смотрел на него. Он оттягивал роковой момент до последнего… Затем фитиль, наконец, утонул в расплавленном воске, и комната погрузилась во мрак.
Почему-то именно в ту минуту слова колыбельной его матери вдруг вспыхнули в мыслях, накатили горячей волной по его памяти и заставили, пусть и очень тихо, напеть её. Он не знал древнего датского языка, плохо помнил смысл песни, но слова, сошедшие когда-то с уст его несчастной матери, хорошо врезались в память. Так он решил посвятить свои последние минуты жизни «прошлому», с которым его связывала только материнская кровь.