Всё в этой крепкой бабе (именно напрашивалось слово не «женщина», а «баба») дышало решительностью и простотой. Чувствовалось, что она повесила бы этого Ленина тут же без всяких сомнений… Не только мы с Лидой, но и вольноопределяющийся смотрели на «солдатку» с нескрываемым удивлением. Она заметила это.
– Что это вы воззрились? Русскую боевую бабу не видели, что ли, до сих пор? – Весёлая заразительная улыбка вдруг сразу скрасила её веснушчатое лицо и сделала его милым и привлекательным. – Я в солдаты с разрешения Государя Императора зачислена.
Мы шли по берегу канала, направляясь к Каменноостровскому проспекту. «Солдатка» сразу же «попала в ногу» с вольноопределяющимся и, встретив офицера, чётко и ловко отдала ему честь.
– Так что, вы теперь заправский солдат? – с любопытством спросила Лида.
– Ну, может, и не солдат, а унтер-офицер, – с комичной гордостью ответила незнакомка. – Видите – даже георгиевская «кавалеристка», – брызнула она смехом. – Этак меня в полку величают. «Кавалер ордена» – ну, а баба, значит, «кавалеристка»… Давно представлена к двум крестам[2], да вот до сих пор не получила – спор идёт, можно ли их женщинам давать. Словно кровь у нас не одна и та же – русская… – в голосе «солдатки» проскользнула обида. – Словно Императрица Екатерина не носила Георгия первой степени. Ну, теперь, может, революция обломает штабные да канцелярские мозги.
Вольноопределяющийся нахмурился, как бы что-то вспоминая.
– А простите… как вас зовут?
– Меня-то? А Марья Леонтьевна, – просто ответила она. И потом, заметив улыбку на лице всех нас, спохватилась. – А по фамилии Бочкарёва. В полку просто Яшкой зовут. Там уж и забыли, что я – баба…
– Ах, вы и есть знаменитый «Яшка»? – с внезапно оживившимся лицом повторила Лида. – Да о вас из фронта мы все слышали. Это вы на место убитого мужа поступили?
Бочкарёва с безнадёжно-шутливым видом махнула рукой. Опять её курносое русское лицо согрелось простой хорошей улыбкой.
– Насчёт меня больше треплются, чем правду говорят. Всего не переслушаешь. А только я уже два года на фронте. Два раза сурьёзно ранена.
– Разве вам не трудно на фронте? – невольно вырвалось у меня.
– Трудно, барышня? – снисходительно оглядела меня Бочкарёва. – Всё в жизни, почитай, трудно. Жить тоже трудно. А только ежели нужно – то какой может быть разговор? А мне, по совести сказать, не с немцами, а со своей солдатской братвой было труднее всего воевать!