Наиболее осуществимыми оказываются военные составляющие утопий, которые и удавались в тоталитарных системах.
Собственно говоря, вся история человечества, человека разумного – это история экспериментов, и удача или неудача в этом случае зависит от степени их органичности. Это бесконечная цепь экспериментов, направленных на минимизацию общественной энтропии как беспорядочности и человеческого своеволия. Но дело в том, насколько далеко заходит экспериментатор в своем стремлении к идеалу, то есть к полному осуществлению утопии. И еще: насколько далеко это стремление от возможности человека смириться с посягательствами на его личное восприятие. И если этот предел перейден, то «материал» начинает разнообразными способами сопротивляться экспериментатору.
И тогда начинается драма выживания утопии, которую ее создатель – демиург, убежденный в правомочности своих методов и здравости замысла, – старается сохранить всеми средствами.
Зрелый Пушкин, писавший «Историю Петра I», как никто понимал принципиальную противоречивость петровской деятельности. «Достойна удивления разность между государственными учреждениями Петра Великого и временными его указами. Первые суть плод ума обширного, исполненного доброжелательства и мудрости, вторые жестоки, своенравны и, кажется, писаны кнутом. Первые были для вечности, или по крайней мере для будущего, – вторые вырвались у нетерпеливого самовластного помещика»[28].
Тут хочется напомнить слова С. Франка: «Из великой любви к грядущему человечеству рождается великая ненависть к людям».
Именно Пушкин ввел в наши исторические представления понятие «революция Петра»[29]. Он рассматривал деятельность первого императора не как реформу, а как революцию. Задачи великих революций отличались от великих реформ утопичностью представлений о конечной цели и соответствующим выбором средств.
Что сказал Пушкин? «Исполненные доброжелательства и мудрости» установления Петра I предназначены были для счастья будущего человечества и, возможно, для вечности. Методы же, которыми готовилось это далекое будущее, были вздорны и безжалостны по отношению к конкретным людям.
И этим трагическим противоречием определяется трагическая суть реализации утопий.
Утопическая традиция в России была достойно представлена человеком весьма замечательным – князем Михаилом Михайловичем Щербатовым, автором «Истории Российской с древнейших времен», к сожалению малоизвестной и недостаточно оцененной. Щербатов являл собой удивительный тип русского аристократа, европейски образованного и резко осуждавшего Петра за тотальную ломку основ русской жизни. Это парадоксальное сочетание европеизма и глубокого уважения к старомосковской органике рождало уникальный тип идеологии, первым убежденным носителем которой был князь Дмитрий Михайлович Голицын, «последний боярин», предложивший в 1730 году первую русскую конституцию европейского образца, ограничивавшую самодержавие.