Михира чувствовала это даже ночью. Воздух в Падмасаре стал плотнее. Он больше не был тишиной страха. Он стал тишиной накануне слова.
– Мы не можем больше быть только между строк, – сказал Джаян однажды, перебирая кристаллы, на которых они записывали фрагменты свидетельств.
Он говорил спокойно, без нажима. Его пальцы двигались с привычной точностью, но взгляд – в Михиру.
Она не сразу ответила. Некоторое время стояла у окна, наблюдая, как одинокий агни-фонарь колеблется в переулке. Потом произнесла:
– Мы всё время рядом. Всё время чуть-чуть внутри. Мы дышим, но нас не видят. И это спасает, но и растворяет.
– Потому и нужен шаг, – добавила Талвини, прислонившись к дверному косяку. – Один. Видимый. Не как агрессия. Как существование.
Они решили: пора говорить. Вслух.
Не кричать. Не взывать. Просто – присутствовать. Через слово. Настоящее. Открытое.
Трансляция должна была состояться через уцелевший контур связи – заброшенный храмовой канал, когда-то использовавшийся для философских диспутов между кастами. Империя давно вычеркнула его из приоритетных, сигнал был слаб, но ещё жив. А значит – уязвим и возможен.
В подвале старой зеркальной школы они настроили ретранслятор. Джаян проверял стабилизаторы, Прайя следила за уровнем прерываний, а Михира – молчала. Она знала: будет говорить она.