Через три дня Евгений, облаченный в траурный наряд, который захватил с собой еще из Петербурга, чинно стоял возле добротно сбитого гроба, обтянутого красным и черным бархатом. Бледное, чуть желтоватое лицо усопшего дяди с церковным венчиком на лбу не вызывало у него никаких эмоций, кроме усталости. Впрочем, на его внешности это никак не отражалось. Онегин и в трауре был необыкновенно хорош. Статный и мужественный, в изысканном костюме, он сразу приковывал к себе внимание. И уж потом, при рассмотрении его подробнее, на ум приходило сравнение с ангелом, спустившимся с небес поучаствовать в мирских делах и поменявшего крылья на земную одежду, – тот же строгий и четкий профиль, безразличие в синих глазах и гордая осанка.
Лицо Евгения выражало едва ли намного больше переживаний, чем лицо виновника мероприятия. Его взгляд медленно и спокойно переползал от одного гостя к другому и ни на ком не останавливался. Он с удивлением отметил слишком большое количество венков и посмертных букетов, которые возлежали вокруг гроба. Цветам в его понимании все-таки надлежало демонстрировать некоторый трагизм и сожаления, а откуда их взять, если покойнику столько лет, что, продолжись его жизнь, это вызвало бы больше недоумения, нежели смерть.
На похороны приехало огромное количество людей, большую часть из которых Евгений не только знать не знал, но даже не догадывался, кто это. Он точно не рассылал такое множество приглашений.
Гости друг за другом представлялись, выражали соболезнования скорбящему племяннику, почтение усопшему, заверяли, что являются добрыми соседями (наверняка так и было, согласно их представлениям), и только после оставляли Евгения в покое.
Их слова, взгляды и действия почти не отличались от гостя к гостю, и Онегин едва сдержал смешок, когда догадался, что все дело в пресловутой деревенской скуке. Отсутствие развлечений даже из похорон делало важное событие, которое посещали семьями – себя показать и на людей посмотреть. За неимением оперы и балета, литературных салонов и ресторанов обитатели деревень развлекали себя как могли. Так сказать, чем бог послал.
Евгения окружали траурные костюмы, помпезные и почищенные специально для сегодняшнего дня шуршащие подолы и головы в чепцах, покрытых черным муслином.
Сначала священник, одетый в строгую и торжественную рясу, распевал на все лады и никак не мог отпустить покойного. Потом бесконечная вереница добрых соседей кидала землю в яму, не желая ускорять шаг. После эта же вереница соседей произносила одинаковые речи под кутью и кисель, вспоминая давно забытые, а может, и не происходившие вовсе случаи из дядюшкиной и деревенской жизни. Наконец речи сменились усиленной работой челюстями и настала почти тишина.