Утро было прекрасным и солнце пробивалось сквозь листву, и досматривал я последние сны, как вдруг яркие блики на моих закрытых веках погасли, словно внезапно набежала туча и день померк, и наступила тьма. Встрепенулся я, напрягся весь, но глаз открыть не посмел – стояла непонятная тишина, а я, как ты знаешь, не из смельчаков. Затмение это длилось совсем недолго, солнце вновь осветило наше ложе, где ещё не проснулись ни жена моя, ни наш малыш, но слышно было как удалялись чьи-то осторожные шаги, и понятно стало, что именно этот некто, стоя у входа, заслонил от меня на время свет наступающего дня. Ничего не рассказал я проснувшейся вскоре жене, но покой уже был утрачен, а вместо него поселилась в груди и трепыхалась какая-то холодная лягушка.
Послание 93
Мальчики наши старшие такие непохожие! И характеры, и внешность разнятся, даже в ночной темноте их не перепутаешь. Говорю «старшие» потому, что народились за эти годы младшие их братья и сёстры. Жена моя в них не чает души, привечает каждого и ей, матери, не важно благообразно дитя на вид или нет. Говорю это потому, что некоторые из них выделяются среди прочих какой-то странной, особенной внешностью: немного горбятся, взгляды порой бросают такие, что делается жутко, а их привычка поднимать голову и принюхиваться морозом пробегает по моей коже… Я, по наивности своей, относил это к особенностям нашей суровой жизни, но присмотревшись внимательнее, засомневался и сомнение это мучает и ломает меня изнутри.
Послание 104
Прокормиться здесь непросто. Как ты и предвидел, много сил оставлено в лесах в погоне за зверем, ещё больше пролито пота на пашне. Самый старший из сыновей прикипел к охоте, часто весьма удачной. Брат же его (они, как ты знаешь, погодки) приносил в дом плоды трудов своих на земле. Дело каждого из них не могло не отразиться на их облике. Тот, который охотник, даже в жилищах наших, словно в чаще лесной, ходит неслышно, и, пугая неожиданным появлением, молчит и, как будто, ищет новой жертвы. Подумалось мне однажды, что именно запах крови навсегда сделал его таким одиноким и, боюсь сказать, несчастным. Другой же, привыкший к полю и свету, напротив, с радостью привечает и человека, и зверя. Настолько сердечным сделала его земля, что даже осторожные птицы подлетали и садились ему на плечо, и он беседовал о чём-то с ними. Братья встречались редко и странными были их короткие встречи. Землепашец наш – я видел – несколько раз пытался при встрече брата обнять, но тот уклонялся, глаза его широко открывались, словно в темноте пребывал он, и поводил он ноздрями, приводя нас в трепет этой нечеловеческой привычкой… Мне бы подойти поближе, расспросить об охоте, о том, как устроена его лесная жизнь… Пусть бы не чувствовал себя одиноким, словно и не сын он мне, а недозрелый и горький плод, упавший с дерева под порывом ветра. Нет, думалось мне тогда, не сейчас, ещё успеется. Это всё было у меня от страха, от слабости, от того, что, становясь всё более земным, с годами всё сложнее на что-то решиться. Люди, я уверен, придумают в будущем средство, которое позволит им осознать меру каждой вещи и драться будут за эту меру, и копить это таинственное нечто, но чем они будут измерять свои сомнения, страсти и радости?