– А ты слишком долго прячешься за этим.
– За чем?
– За грубостью. За “я такой, потому что жизнь побила”. Но новости, Роман – ты не один, кому досталось.
Я прошла мимо него и открыла дверь.
– Пожалуйста. Уходи. Пока я не сказала чего-то, о чём точно пожалею.
Он смотрел на меня пару секунд. Потом резко развернулся и вышел. Не хлопнул дверью – просто ушёл.
А я осталась стоять. И впервые за всё время в этом городе почувствовала, что меня трясёт.
Потому что он был не просто зол.
Он был сломан.
И я – тупая, сочувствующая идиотка – хотела его починить.
***
Я только успела закрыть за ним дверь, как в окно кухни постучали.
Ну как сказать. Прошло уже 3 часа.
Стучали два раза.
Медленно.
По-хозяйски.
Я выглянула – там стояла Грета, с корзинкой в руках и лицом, на котором было написано: я всё видела, детка.
– Открывай, – крикнула она. – У меня пирог. А у тебя драма.
– Он орёт громче, чем мой старый муж, когда ему на яйца чай пролили, – прокомментировала она, как только села за стол.
– У тебя был муж? – спросила я, пока резала пирог.
– Семь. И два любовника. Не отвлекайся.
Я поставила ей чашку чая.
– Так ты подслушивала?
– Девочка, это Хейвенридж. Тут даже деревья подслушивают. А у твоего милого “ах-ах-ветеран-одиночка” голос как у льва с мегафоном.
Я выдохнула. Села напротив.
– Он…
– Сломанный? – она подняла бровь. – Да, как IKEA-шка без инструкции. Но ты не обязана его чинить, Лея.
– А кто тогда? Там же девочка…
– Там девочка, которая увидела в тебе что-то, чего давно не получала. Заботу. Ласку. И тост с клубничным вареньем.
– Я не планировала всё это.
– Никто не планирует привязанности, милая. Они просто берут и случаются.
Я смотрела на неё, на её чуть кривую улыбку, на рубашку с заплаткой, на ожерелье с подвеской в виде кофейной чашки.
– Ты и правда ведьма?
– Пирогом умею лечить. Печеньем вызываю признания. А вчера Бартон с заправки рассказал мне, где прячет свою заначку от жены. Я – национальное достояние.
Я рассмеялась.
– Грета…
– Ммм?
– А Роман всегда был таким?
Она вздохнула.
– Нет. Раньше он был ещё хуже. Только потом на войне его подрихтовали. А потом женщина бросила ребёнка у него под дверью. И с тех пор он как будто не живёт, а просто выживает.
Тишина.
Мы жевали пирог.
С клубникой. Приторно-сладкий, как будто специально, чтобы компенсировать горечь этой главы. Интересно, а автор плачет? Или у неё тоже есть пирог?