Мы стояли на фоне моей кухни, посреди муки, пирогов, и двух разбитых нервов.
Я повернулась, чтобы убрать со стола венчик, и краем глаза заметила, как он смотрит.
– Что? – спросила я, чуть нервно.
– У тебя мука… – он шагнул ближе, поднял руку и осторожно провёл пальцем по моей щеке. – Вот тут.
Я застыла.
И он тоже.
Палец на коже. Его глаза – прямо в мои. И всё. Весь шум, весь день – исчез.
– Спасибо… – выдохнула я, чувствуя, как щеки начинают поджариваться лучше, чем пирог в духовке.
Он отвёл взгляд, кашлянул, чуть отстранился. И вот тогда я рискнула.
– Слушай… А можно спросить?
– Уже страшно. – усмехнулся он, но всё равно кивнул.
– Вчера… когда Лив пропала из виду. Ты… не просто испугался. Ты сломался на секунду.
Он опустил взгляд. Сжал челюсть.
– Я не люблю говорить об этом.
– Я не прошу. Просто… если хочешь. Я тут. Не только для пирогов.
Он замолчал. А потом, внезапно, сел на табурет у окна. Взялся за чашку с кофе, которую я машинально поставила рядом.
– Мать Лив. – начал он. – Она ушла. Просто однажды утром… оставила её на пороге. С запиской. “Ты справишься. Ты всегда справлялся.” И всё.
Он не смотрел на меня. Только на кофе.
– Ей тогда было три месяца. А я только вернулся. С Афгана. Голова – к чертям, сердце – ещё хуже. А тут этот свёрток, который орёт и дышит. И который никто больше не хочет.
Моя грудь сжалась.
– С тех пор я… держу её так близко, как только могу. Даже когда злюсь, даже когда устаю. В войне мы не знали кто останется завтра, и кто нет. Я всё ещё боюсь, что однажды снова открою дверь – и её не будет. Как тех кого я когда называл родными. Или я не успею.
Он перевёл взгляд на меня. Впервые – открыто.
– Поэтому я вчера сорвался. Это не про бар. Не про пьяного идиота. Это про то, что ты – в этом городе только начинаешь жить. А я… я в нём живу слишком долго, чтобы не знать, что всё может поменяться за секунду.
Я сделала шаг ближе. Осторожно. Как будто могла спугнуть.
– Роман… ты не обязан делать всё один.
Он посмотрел на меня так, будто впервые услышал это в жизни.
– Я всегда делаю всё один.
– Ну, может, пора это изменить.
Молчание. Только наше дыхание.
И в этот момент духовка пискнула, объявляя, что мир спасён. Или хотя бы пирог.
– Садись. – сказала я, поставив перед ним тарелку с моим пирогом.
– Ты уверена, что он съедобный? – Роман усмехнулся, но уже с вилкой в руке.