Татарская деревня Карамалы – место чуть заметное на карте Российской империи. Казалось бы, провинция, глубинка, периферия истории. Но это только на первый взгляд. Как же часто в XX веке именно через такие неприметные точки проходил нерв эпохи, именно здесь, в тишине непроезжих дорог, отголоски великих исторических событий обретали свои человеческие, осязаемые черты.
Молодость деда пришлась на время, когда империя трещала по швам. Он учился в медресе, постигал Коран, наблюдал за тем, как неспешная вековая жизнь уездной России вдруг убыстряется, уплотняется, становится тревожной и непредсказуемой. Первая мировая война застала его, когда ему было около двадцати. Он был призван, как и миллионы других молодых людей, в действующую армию империи, которой оставалось совсем недолго.
Я часто пытаюсь представить его на той войне. Вот он – молодой татарин в серой шинели, с трёхлинейкой в руках, в траншеях Восточного фронта. Что он чувствовал, глядя на немецкие позиции? О чём думал во время артобстрелов, когда земля вздрагивала от разрывов, и солдаты вжимались в грязь, пытаясь слиться с ней? Молился ли он Аллаху перед атаками? Помнил ли тексты Корана в моменты смертельной опасности?
Ни одного рассказа его об этой войне до меня не дошло. Как будто эта часть жизни была для него настолько тяжёлой, что он похоронил её в самых глубоких тайниках памяти. Или, возможно, рассказывал, но уже моему отцу, а тот считал эти истории слишком страшными для детских ушей.
Война – особый опыт. Она рассекает жизнь на «до» и «после». Но для моего деда эта граница оказалась еще более резкой, чем для многих его современников. Потому что его «после» началось в 1917 году – в год двух революций, в год, когда сама история, казалось, сорвалась с петель и понеслась вперед с невиданной скоростью.
В 1917 году, когда разложение армии достигло своего пика, когда солдаты массово дезертировали, гонимые вестями о революции и переделе земли, мой дед тоже отправился домой. Он шёл пешком с фронта в родную деревню, сжимая в руках трёхлинейку. Боялся ехать по железной дороге из-за патрулей, которые проверяли поезда в поисках дезертиров. Сколько километров он прошагал по дорогам империи, разваливающейся на части? Сотни? Тысячи? По весенней распутице, по летней пыли, через леса и поля, через сёла и города, охваченные революционной лихорадкой.