Я попал к нему полуживым, когда замерзал в лесу после очередного задания в тайге. Тогда мы расследовали дело о лесорубах, искали доказательства контрабандного леса, который сплавляли и вывозили чуть ли не вагонами. Я почти пять месяцев проработал с ними и всё узнал, успел отправить информацию Георгу, который тогда занимался махинациями в крупных размерах.
Но потом за мной пришли. Ночью. Вытащили меня полуголым в тайгу, избили и бросили в реку. Дед нашёл меня, вытащил и выходил. Почти два месяца я провёл в его хижине, пил его чай и ел какие-то корешки. Не то чтобы у него не было нормальной еды, нет. Но как сейчас помню его слова:
– Ты не морщись, жуй. Сила в этих кореньях такая, что мёртвого поднимет, – ворчал он, ставя передо мной железную миску, от которой шёл пар.
И я грыз эти палки, на вкус как горькая полынь, и пил чай, который ничем не отличался от этих корней. Не знаю, был ли толк от этого, но выжил я тогда благодаря Деду.
С тех пор каждый год я отправлялся в отпуск не на моря и пляжи, а сюда. Где дышится так легко и душа возвращается на нулевую отметку. Обнуление, мать ее, происходит. Словно вся твоя жизнь начинается заново. Новый отсчет тикает.
Я тащил, как ломовая лошадь, тушёнку, крупы и обязательно коньяк. Дед был очень чувствителен к коньяку, хоть и гнал свой самогон, от которого с ног сваливало даже бравого мужика. А вот коньяк он любил, как компот, пил, довольно щурясь и покрякивая. Ещё он любил горький шоколад и не закусывал им коньяк, а запивал свой чай. И ведь привозил я ему всякие сорта, даже молочный улун как-то привез. Нет, говорит, помои, сам пей.
Кто-то говорил, что Дед долго сидел, жену свою неверную убил. Кто-то – что семью его всю порешили, а он обидчиков наказал. Я спрашивал Афанасия, что случилось, почему он зажил отшельником. Но Дед молчал как партизан, только бороду свою рукой гладил да в даль задумчиво смотрел. Я мог бы узнать всю подноготную Деда по своим каналам, но не стал. Или не захотел. Должна быть у человека тайна, которую он в себе носит и никому не делится этим куском своей души. Вот Дед и носил, а я не лез. Не моё это – лезть туда, куда не надо или куда не приглашали.
Может быть, поэтому Дед и принимал меня в своей хижине, долгие разговоры вел про Тайгу, про её тайны. Про то, как медведь в том году поздно залёг, как зайцы по весне всю кору подрали. Про снег, который утром под ногами хрустел, а к вечеру кашей стал, что лепить можно. Мед, что собирал летом, вкусный, почти янтарный, красноватый. После него немного першит в горле, но аромат такой ни один мед не даёт, только дягилевый.