Но французских кинозвезд в роли учителей у нас нет и в помине, мы с Надей предоставлены самим себе. Тот порыв, та сила, то бесстрашие, которые бросали меня к пухлым ногам Валерии, когда я еще едва умел ходить, канули в небытие. Надин взгляд серьезен, волосы взъерошены, но голубые глаза равнодушны. Она не желает мне помогать. Она не поворачивается незаметно на спину, как гибкая Милен. Она тихо лежит, дожидаясь, когда же я сам осмелюсь сделать то, к чему я совсем еще не готов, то, на что способен только неподражаемый Жан Маре.
И вот я провожаю Надю домой, к детской площадке между корпусами 41б и 41в, где мы попрощаемся. Мыслями я все еще в парке, на осенней траве, где так и не состоялось волшебства, которое бывает только в кино. Солнце садится. Сворачивая за угол, мы видим толпу, сгрудившуюся вокруг небольшого автокрана для ремонтных и строительных работ попроще. У этих машин две кабины – большая спереди, для водителя, и маленькая сзади, для крановщика. Стрела автокрана перекошена, а сам он стоит поперек дороги, но никаких подробностей не видно за спинами толпы зевак.
Любопытствующие жители корпусов 41б и 41в высыпали на свои балконы, указывая пальцами на автокран и взволнованно переговариваясь. Голоса их звучат глухо и гулко, словно в пещере. Через сквер проносится стайка детей, в которой я замечаю Сережу и других знакомых. Они присоединяются к толпе, пытаясь протиснуться поближе к месту действия. Недалеко от нас громко рыдает высохшая пожилая женщина в сером пуховом платке, уголками которого она то и дело вытирает глаза. Она выглядит потрясенной, и мы понимаем, что случилась большая беда.
– Что стряслось? – спрашиваю я.
Несчастная так сгорбилась, что стала ниже меня ростом. А Надя рядом со мной вся напряглась, готовая тоже заплакать.
– Дверь, дверь была не захлопнута. Он и не удержался! – объясняет старушка, простирая руку в сторону крана. – И за каким лешим ему было запрыгивать на едущий грузовик? – Гнев ее, вначале безадресный, как принято у нас в империи, быстро становится вполне конкретным: – Мать-то, мать почему не уследила? А теперь поздно уже… – Помолчав, она находит еще одного виновника: – И шоферюга этот хорош! Лихач! По жилому-то району, а?
И она снова принимается плакать.
У дрожащей Нади покраснели глаза.