Широкая улица между железной дорогой и пляжем обсажена магнолиями. Их сладкий запах смешивается с ароматом роз, растущих вдоль забора из железных прутьев, который идет вдоль насыпи. В нескольких сотнях метров от пляжа начинаются крутые горы. Именно они, как я узнал из энциклопедии, создают необычный в этих широтах субтропический климат, защищая прибрежную полосу суши от континентального холода.
Что до забора, отделяющего улицу от пляжа, то он состоит из горизонтальных планок, сколоченных на манер жалюзи и выкрашенных в белый цвет, а также бетонных столбиков между секциями. Планки жалюзи полуоткрыты и наклонены в сторону неба, чтобы скрыть пляж от посторонних глаз. Эту роль они выполняют, одновременно создавая коварную иллюзию: кажется, если подойти вплотную и посмотреть вверх между планками, можно будет что-то увидеть. Захватывающая перспектива! Дело в том, что загорать голышом в империи считается полезным для здоровья трудящихся, и для этой цели отводятся особые участки пляжа, которые, как и осенние обсуждения летних приключений, строго делятся по половому признаку, чтобы не повредить моральному уровню населения.
По утрам, когда еще прохладно, мы ходим на пляж вдоль этого белого забора, притягивающего меня как магнит. Отстав от родителей, я пытаюсь представить, что же за ним скрывается. Воображение подсказывает мне дебелые фигуры российских матрон, освобожденные от розового и сиреневого нижнего белья, которое мне доводилось видеть в пыльных витринах циклопического ГУМа, и неповторимые очертания обнаженной Милен Демонжо, которой я, понятно, не видал никогда. Эти образы заставляют меня то и дело заглядывать между досками, но вместо запретных картин передо мной встают лишь куски ярко-синего южного небосвода.
Сейчас два часа дня, мы медленно возвращаемся с пляжа по противоположной стороне улицы, граничащей с железной дорогой. Не в силах забыть о недавней встрече папы с сослуживцем, мама заводит речь, долженствующую объяснить папе всю глубину его падения. Я слушаю вполуха, потому что подобные тирады для меня не новость. Папа молчит, понимая, что сопротивление бесполезно.
«Только и знаю, что вкалываю на тебя, не покладая рук, будто я какая-то многостаночница», – объявляет мама, которая вообще-то делает все возможное, чтобы ничем не напоминать станочницу. Ударницы труда, которых показывают по телику, все русские, в бесформенных простых платьях и белых головных косынках. А у мамы выраженная еврейская внешность, и прекрасная стрижка, и носит она достаточно модное импортное платье в бежевых квадратах со скругленными углами. Одеваться она умеет.