Дальнейшее было неописуемо. Он не ожидал такого от нее и еще меньше ожидал от себя. Когда сознание милостиво оставило Мечеслава, в его горячих видениях – собственно, это были не совсем и видения – фигурировали оскаленная лисья морда, щекотавшие кожу хвосты и тяжесть тела, выпивающего его душу. Раскачивались амулеты из костей и зубов, горели нечеловеческим огнем зеленоватые глаза, а рот, хищный и чувственный, ухмылялся, впиваясь в свою добычу.
* * *
«Что мы знаем о лисе? Ничего. И то – не все».
Мечеславу внезапно вспомнился старый детский стишок. Лисы считались существами уважаемыми и магическими у многих народов – Андрей не так уж и давно закончил археологический, и полученные там знания по истории древних верований еще не успели выветриться из головы. Одна кицунэ, японская лиса-оборотень, чего стоила! Она была инфернальной, эта девятихвостая японская лисонька – кстати, он опрометчиво не подсчитал, сколько хвостов у Лапсы, это могло открыть глаза на ее природу. Обычно такие лисы соблазняли мужчин и высасывали у них жизненную силу. Тявканье лисиц японцы как раз и называли «кицу», откуда и пошло ее название. Ну что же, весьма реалистично.
По одной из версий, в Японию девятихвостая лиса-соблазнительница попала из Китая. Впрочем, лисицы куролесили также в Корее и во Вьетнаме. Отметились они и в Европе, с ее «Романом о Лисе» и Рейнеке-лисом Гёте. Да и наша русская Патрикеевна тоже была ох, как непроста! Об этом не все знают, но прозвище свое рыжая получила от древне-литовского князя Патрикея, сына Наримунта, из рода Гедиминовичей, подвизавшегося на службе у Господина Великого Новгорода. По слухам, князь был оборотнем и за ним числились мутные дела с новгородскими ушкуйниками. Так-то по древнерусской традиции лиса была спутницей и воплощением богини Макоши.
Часто в легендах лисы описывались хитрыми бестиями, соблазнительницами и паразитками, приносящими своим жертвам сплошные беды и несчастья. Однако встречались и мудрые лисы, посланцы богини Инари – верные друзья и прекрасные любовники, дарующие людям удачу. После нынешней ночи Мечеслав готов был поверить в любые байки, будто он и не жил никогда в двадцать первом веке.
* * *
Разбудил его рассветный холодок – у хижины не было капитальных стен, их роль играл плетень, пропускавший и дневной свет, и прохладу. Состояние было неважнецким, как после бодуна, только крепкого алкоголя он вчера точно не пил – перегонный куб здесь еще не изобрели. А вот всякие настоечки – пожалуй, что и пригубил. Небось, на маке, белладонне, мухоморчиках всяких. Вештица была опытной не только по любовной части, но и в зельеварении.