Лифт, конечно, снова не работал. Поднимаясь по лестнице, Виктория слышала, как эхо шагов смешивается с голосами из квартир: за дверью №34 плакал младенец, в №55 звенела посуда, а на шестом этаже пахло жареной картошкой с курочкой. Воздух в подъезде был густым – аромат старых ковров, сырости и чьих-то духов «Красная Москва», застрявших здесь с девяностых.
Дойдя до своей квартиры – их дверь была типичным продуктом своей эпохи – массивная стальная плита в порошковом покрытии под «премиальный» орех, с вечно заедающим цилиндровым замком, потертой латунной ручкой.
Переведя дух, готовя себя успокаивать мать и приводить ее в чувства.
– " Уже столько лет прошло, ну сколько можно"—подумала про себя Виктория, открывая входную дверь. – она вставила ключ, уже зная, что увидит: куртку Лизы, брошенную на табурет, её же розовые кеды разбросанные в разные стороны на полу и не выключенный свет. Дверь скрипнула, как всегда. Этот звук – ровно три тона выше среднего «до» – Виктория запомнила с детства. Отец обещал смазать петли, но так и не успел.
– Я дома! – крикнула она, стараясь, чтобы голос звучал бодро.
– Вика дома-а-а! – крикнула Лиза из глубины квартиры, и где-то в ответ захлопнулась дверь балкона.
Мама сидела за столом, пальцы медленно перелистывали пожелтевшие фотографии. Перед ней – две чашки: одна с остывшим чаем на дне, вторая – пустая, отцовская, с надписью «Лучшему папе».
– Принесла печенье, – Виктория поставила пакет на стол, целуя мать в макушку.
– Спасибо, солнышко, – голос женщины дрогнул. На фото перед ней – они все вместе. Отец в той самой красной рубашке.
Лиза, пятнадцатилетняя гроза местной средней школы №15, вывалилась из своей комнаты в носках с единорогами.
– Ну наконец-то! Я умираю с голоду! – Она тут же вцепилась в пакет.
– Умираешь? – Виктория приподняла бровь, снимая куртку. – А кто съел мою порцию пасты в обед?
– Я растущий организм! О, мои любимые булочки! – Лиза с набитым ртом уже неслась обратно, крича через плечо: – Мам, Вика опять нудит!
Мама слабо улыбнулась. Виктория видела – она пытается. Каждый день пытается.
– Как диссертация? – спросила женщина, закрывая альбом.
– Почти готова. Завтра последние правки у Корелина.
Имя профессора заставило маму напрячься.
– Этот… твой научный руководитель. Он…
– Он очень странный, – поспешно перебила Виктория, делая вид, что поправляет заколку. – Ходит в одном и том же выцветшем лабораторном халате уже пять лет, бормочет себе под нос теории и формулы.