Все, кроме обиженной семьи Недотрогиных, расхохотались.
– Уважаемые судьи! Разрешите мне ему уши надрать! – пылая гневом, вскричал папка Джульетты. – Не едим мы много! Просто у нас порода такая – толстая!
– Жрут, лопают, – сварливо буркнул Гаврюха и, не обращая внимания на угрозы Степана Пантелеймоновича, продолжил давать свидетельские показания: – Во- от, орут они хором, как свиньи недорезанные, как будто уж горе там такое. Не велика беда, если обгуляют девку. Взрослая уже. Засиделась.
– Вот молодой, да ранний! – вскакивая с места, взбурлил Степан Пантелеймонович. – Где же этот вьюнош так хамски рассуждать научился?! В школе его бессовестному невежеству научили?! Да так не всякий взрослый рассуждать осмелится! В пьяном виде разве!
– Мальчик, последнее тебе предупреждение! – погрозил Гаврюхе кулаком судья Плетюганов. – Свидетельствуй дальше в вежливой, уважительной форме!
– Ну ещё народ собрался, – равнодушно выслушав судью, продолжил мальчишка, – и повёл я их в лес на место любовных страстей. Подбегаем мы и видим: Ромео на Джульетте повис, целуются они взасос. Спрыгнул он с толстухи, отошел на три шага, и с разгону прыг снова на неё – и чмок, чмок в пышные щеки. Она же твердо стоит на своих ногах, как памятник. Прикрылась от солнца зонтиком. Придурок Ромео соскочил с неё и жеребцует: то с одного бока, то с другого наскакивает. Задирает ей платье и пытается повалить.
На горестные стенания Недотрогиных зал ответил язвительным смешком.
– Ну, гадёныш, погоди! Я за всё рассчитаюсь с тобой! – скрипя зубами, пообещал пацану Лаврик.
– Тут мы их и окружили, – показав ему фигу, весело повысил голос Гаврюха. – Наше внезапное появление произвело на Ромео и Джульетту ошеломляющее впечатление. Они, ойкая и охая, упали на траву. Потом Ромео спохватился и с кошачьей ловкостью на дерево залез. Скулит на макушке. Первобытный страх его обуял. Минуту назад героем- любовником был – и вмиг преобразился: на перепуганную обезьяну стал похож! Ха- ха- ха! Ни разу за свои тринадцать лет я так не смеялся! Ха- ха- ха!
– Продолжай, продолжай, – выказал нетерпение Кнутов.
– Потом Сидор Карпыч ружьё принёс и Джульеттиному папке отдал. Тот стрельнул в насильника и чуть своих не поубивал. И меня тоже. Мазила пузатый. Разъелся…
– Этот белобрысый говнюк меня достал! – взорвался гневом Степан Пантелеймонович, и, вскочив, со скоростью гусеничного трактора, громко затопал к наглому подростку. – Сейчас я его побью! К чёртовой матери такого свидетеля!