Проснулась я утром в воскресенье.
Весь дом ещё спит, и муж, и пёс, и кошки.
Тихо так, спокойно на душе.
И кажется, что будет сегодня что-то чудное в этом дне. Лежу и думаю: а где оно случится, моё чудо?
Слышно, как за окном дворник лопатой снег загребает: ширк-ширк-ширк. Значит, снега за ночь много выпало.
Лень, конечно, из-под одеяла вылезать, а всё же любопытно – что там за окном, в воскресном утре.
Выглянула – а во дворе всё белое-пребелое! И снег вали́т.
Так густо он с неба сыплет, что дома напротив не видно почти. А нахохлившийся дворник Захид гребёт-гребёт, а его самого и тротуар тут же опять засыпает… Остановился он, на лопату опёрся, в небо посмотрел… И опять начал грести.
Хлопья ровно опускаются, пуховые, медленные. Ни города не слышно за этой пеленой, ни машин. Совсем тишина.
И вдруг тихонько: «Дзынь…» – колокол церковный тонко пропел.
И ещё: «Дзынь…» – будто совсем издалека.
А церковь-то прямо рядом тут, в переулке нашем. Только снег так воздух укрыл, что слышится колокольный звон еле-еле.
И звонит он так, как на море в густом тумане на кораблях звонят – грустно и просительно. Словно потерялись они, моряки те, зовут, зовут…
Вот и колокол наш так зовёт. Помолчит-помолчит и снова «дзынь…». И опять ждёт молча. Будто прямо ко мне обращается.
Надо идти.
Оделась я. Осторожно, чтоб никого не разбудить, из дому выскользнула.
Во дворе пусто, Захид уж, видно, отчаялся, ушёл.
Лопата в сугробе торчит.
Иду сквозь белую пелену в переулок, к храму. На улице совсем никого. Только у ограды церковной бомжи стоят, трое их.
Стоят – не шевелятся, на плечах и шапках – целые сугробы выросли.
Милостыню они ждут. И чего ждать? Нет же ни души. Бедолаги.
Порылась я в кармане, горсть мелочи сгребла, отдала им.
Встряхнулись, заблагодарили, что-то доброе вслед прогудели.
Вошла в церковь.
Служба ещё не началась.
Хотела я было две свечки купить – ан нет! – деньги-то бумажные второпях дома забыла. А мелочь раздала всю.
Домой возвращаться? Перебужу всех…
Решила я к бомжам вернуться. Они ж меня знают, местные они, наши.
Подошла к ним, говорю:
– Теперь вы меня выручайте, мне 20 рублей надо, на две свечки.
Бомжи по карманам зашарили: «Сейчас-сейчас, сестра, как же не помочь…»
Насыпали они мне в горсть двадцать рублей, хотели ещё дать, да ни к чему мне.