Что и кому доказал я этой бессмысленной гибелью? – только и думал я в тот момент. Если я и был в чём-то виноват, я мог компенсировать это множеством добрых дел. Мог оказывать помощь пострадавшим от карательной психиатрии – таким, как мой отец. Мог посильно содействовать строительству демократии в нашей стране, чтобы ничего подобного больше не повторилось. Мог, в конце концов, стать выдающимся лингвистом и оставить заметный след в истории языкознания.
Я чувствовал, как в лёгких постепенно кончается воздух, и больше, чем об оскорблении отца, больше, чем об оскорблении матери, больше, чем о чём бы то ни было в своей жизни, жалел о том, как глупо сгубил свою едва начавшуюся и столь многообещающую жизнь. И ради чего? Что изменилось? Каким образом это искупило мою вину? Разве этого хотел мой отец? Разве он был бы рад этому? Разве я не предал его теперь ещё больше, захоронив на дне реки все возложенные им на меня надежды?
Тут мне почудилось, будто кто-то схватил меня за руку и потянул за собой. Я открыл глаза и увидел девочку – удивительно красивую девочку лет десяти, тащившую меня на поверхность. «Видимо, Бог всё-таки существует, и Его ангел несёт меня в рай», – подумал я и тут же лишился сознания…
– Вам не следовало так рисковать, – сказал отец Иннокентий, когда Паша закончил свой рассказ. – Это чудо, что Вы до сих пор живы. Благодарю Господа за то, что послал Веронику Вам во спасение. Сорок лет – больше половины срока существования острова – мы не теряли надежды снова увидеть князя Фёдора или хоть что-то узнать о нём. Нам очень печально слышать о том, что случилось с ним. И вдвойне печально оттого, что подобная участь могла постичь многих, кто ушёл с острова и пропал. В том числе тех самых друзей Вашего отца, о которых говорила Ваша мать. Я подозреваю, кто это мог быть. И в этой комнате присутствуют их ближайшие родственники.
– Князь Фёдор пошёл в отца, – сказал кто-то из господ. – Он не мог усидеть на месте. Не мог смириться с тем, что прежней России не вернуть. Он жаждал деятельности. Жить здесь в покое и благоденствии, пока где-то там наши родные и близкие гниют в лагерях, гибнут от верёвки и пули – он считал это толстовским непротивленчеством, которого терпеть не мог и на которое даже возлагал львиную долю ответственности за крах империи.