Большевизм пал. Случилось то, о чём рейзенцы грезили столько лет. То, ради чего они основали свою общину. Наступил день, который они столько раз проживали в своих мечтах. Но они совсем не ожидали того, что за этим последовало. Они ожидали чего угодно: что их будут гнобить и преследовать, сажать и расстреливать, травить в лагерях и тюрьмах, осыпать клеветой и запрещать цензурой. Думали даже, что их могут разбомбить и стереть напрочь с лица земли. Были готовы принести любую жертву за свои идеалы и ценности. Они были готовы ко всему. И лишь одно не приходило им в голову: что их просто-напросто никто не послушает. Что они просто-напросто будут всем безразличны.
– Ты не мог бы отвезти меня на кладбище? – обратился отец Иннокентий к сыну. – Не изволите ли прогуляться с нами, Павел Фёдорович? Я должен Вам что-то показать.
Они вышли из храма и пошли по серпантину вниз. Батюшка привёл Пашу на отдалённый край острова, где тот ещё не бывал. Там было единственное место на Рейзене, где его жители никогда не делились на слуг и господ. Все были равны и захоронены вперемешку, с одинаковыми деревянными крестами и табличками на них.
Отец Иннокентий подвёл Пашу к табличке, на которой было написано: «Князь Фёдор Дмитриевич Белогорский».
Павел Терентьев рухнул на колени и зарыдал. Отец Иннокентий положил руку ему на плечо.
– Он пришёл вскоре после Вашего ухода, в конце октября. Потому что весь путь от самого Ленинграда прошёл пешком. В тайге его застали серьёзные заморозки. Он тяжело заболел, схватил воспаление лёгких. Продержался неделю. Ушёл мирно, не держа ни на кого зла и не тая обиды. Знал, что Вы были здесь и искали его. Мы рассказали ему, как Вы чуть было не погибли, добираясь сюда. В последние минуты он думал только о Вас. Гордился Вами и повторял, что спокоен за будущее рода Белогорских. Ваше имя было его последним словом.
Отец Иннокентий помолчал минуту и вдруг добавил:
– А знаете, Павел Фёдорович, я думаю, всё-таки не стоило разрушать Советский Союз.
Был уже поздний вечер, когда Павел постучался к Костроминым, чтобы забрать свои вещи. Дверь ему открыло самое дивное создание, какое он когда-либо видел. Он с трудом узнал свою спасительницу. Ей было пятнадцать – по рейзенским меркам уже невеста. Паша не мог понять, почему она так прекрасна. Вроде бы такое простое лицо – круглое, курносое, пухлые щёки, веснушки. Но эти огромные, чистые, ангельские синие глаза!