– Я приеду с другом.
– Зачем друг?
– Он за рулём, а я – нет. Не хочу везти такую сумму в метро.
В то время страшная правда о тех днях постепенно открывалась нам. Лишь одного я не мог понять: разве могло быть это всего семнадцать лет назад? Нам ведь говорили, что все эти «перегибы» – лишь мрачные последствия «культа личности», и всё это в прошлом, и после ХХ съезда всё кончилось, и теперь у нас «развитый социализм». В те времена уже не было Мандельштама и Мейерхольда, а были Синявский и Даниэль, Бродский и Солженицын, Сахаров и Лихачёв – которые были гонимы, но не погибли. А что, если отец жив? Что, если мать и сама не знает, жив ли он и где находится? Что, если знает – и именно поэтому не хочет говорить? Что, если он в эмиграции или в лагере?
У мамы я не мог получить ответов на эти вопросы. И мне оставалось лишь предполагать и домысливать, воображать и мечтать. Если он жив – значит, не может дать знать о себе. Если может, но не даёт – значит, не знает о моём существовании. Но наступают новые времена, когда можно будет не бояться высказывать вслух свои мысли, когда границы откроются, а все несправедливо осуждённые выйдут на свободу и будут искать своих близких. Я жил мечтой, что рано или поздно отец придёт. И я увижу себя – только на сорок лет старше.
В начале лета текущего года я с отличием окончил школу и готовился к поступлению на филфак МГУ. У меня тогда была девушка – Валя. Однажды вечером я вернулся домой после очередной прогулки с ней. Когда я вошёл в квартиру, там стояла гробовая тишина. Я позвал маму, но никто не ответил. Хотя мамины туфли были на месте. Более того: рядом с ними стояли ветхие и рваные мужские ботинки.
Я прошёл на кухню. Там сидела мама, а напротив неё – не знакомый мне мужчина. Сперва я подумал, что это, может быть, её сослуживец. Или наш сосед. Да мало ли кто это мог быть.
– Здравствуйте, – сказал я ему.
Вместо ответа незнакомец посмотрел на меня выпученными глазами, будто увидел ангела, слетевшего на крыльях с небес.
– Это он? – спросил он маму, не отрывая от меня потрясённого взгляда.
Тут я заметил, что мама плачет, отвернувшись к окну. Она ничего ему не ответила. Незнакомец встал и подошёл ко мне.
– Какой большой! – воскликнул он и развёл руками. – Пашка! Сынок!
И он крепко обнял меня. А мама так и сидела, глядя в окно и скрывая слёзы. Мужчина отпустил меня, продолжая держать руки на моих плечах и восхищённо меня разглядывать.