– Что ж вы, женщина… – устыдив напоследок, произнесла она, но фразу не закончила, отвернулась и продолжила свой путь. Иванова с облегчением выдохнула, расслабилась и даже расползлась по сидению. Школьник, уступивший ей место, посмотрел сочувственно, как своей, из того же теста, что и он сделанной. Знаю, мол, как это, когда нависают и требуют, а ты и слова не можешь выдавить. И что бы ты ни сказал, всё уже будет неправильно, потому что ты с неправильного начал.
Иванова на него рассердилась – сколько ему лет, а сколько ей? Так же недовольно, как и тётенька-кондуктор поджала губы. Чтобы спрятаться от глубокого мальчишеского понимания, Иванова опустила взгляд на билет, зажатый тисками побелевших пальцев, и уставилась на блекло-красные цифры. Ба учила её находить счастливый. Отдельно складываешь три первые цифры, отдельно три вторые. И если совпадут – счастливый билет! Ба хранила такие в кошельке, верила, что они приносят удачу, помогают от всех бед. Особенно от бедности. У неё в кошельке их было так много, что, порой, они разлетались, как засохшие листья с деревьев, когда ба воровато вытаскивала деньги, чтобы заплатить за покупку. Маленькая Иванова тут же бросалась их собирать, а когда однажды захотела припрятать один, думая, что бабушка зазевалась, то получила по рукам.
– Чужую судьбу не бери никогда, как и чужое счастье, – строго отчитала её ба, погрозив пальцем, когда маленькая Иванова, потирая руку, обиженно надула губы. На выдавленные слёзы даже внимания не обратила.
Такие «счастливые» билетики были и у маленькой Ивановой, только намного меньше. У неё не было кошелька и даже своей сумки, поэтому ба распихивала их по всем карманам курток и пальто, с таким видом, будто с Богом договорилась. Другие дети носили пугающие голубые глазки от сглаза или крестики, а маленькая Иванова трамвайные и троллейбусные билетики.
Школа встретила её молчанием: пустые коридоры, осиротевшая учительская, с укором глядящие со стен портреты. Иванова подумала, что всё это великое безмолвие в её честь, а потом с запозданием вспомнила, что идут уроки, и до её траура никому нет дела. Директор, однако, оказался на месте. Поднял сухие глаза, стоило ей зайти в кабинет. Так же сухо сказал «соболезную вашей утрате», из приличия помял её ладонь своими крючковатыми острыми пальцами. А потом, указав на лист бумаги, деловито поинтересовался, сколько дней она будет отсутствовать, и не сорвёт ли незапланированный отпуск учебный процесс? Нет, нет, он, конечно, понимает, что смерть близкого родственника это тяжелейший удар. Но на ней висит несколько старших классов, а учителя сейчас и так на пересчёт, все болеют. Её буквально некем подменить.