Той же ночью, когда дом их окончательно стал пуст, а маленькая Иванова притворилась спящей, мама и бабушка сели на кухне. Жёлтый свет пробивался квадратным прямоугольником из-под двери. Тихие голоса зажурчали. Маленькая Иванова ловила фразы урывками.
–… сказали, что не выгонят, пока не рожу.
– Я им выгоню! Я к командиру дивизиона пойду! – погрозилась ба.
– …потом ещё дадут немного времени. Месяца два. Может, три. Ну, а потом…
– Потом в город вернёмся. Нечего думать, Елена… Квартира пустует. Никто тебя там не тронет – забыли уж все.
– Здесь же Ромка останется. Что люди скажут опять? Что бросила?
– Ты себя загубить хочешь? О детях подумала? Что им тут делать? Гнить так же, как и отец? – грозно гудела ба. Мать молчала. – Вот и нечего. Родишь, оклемаешься и уедем домой.
Через два месяца мама родила. А через три дня после этого, маленькая Иванова с бабушкой забрали её из роддома, где никто не улыбался, и было слишком много рук.
Вечером сидели в своём полуопустевшем доме над ребёнком три женщины: маленькая, средняя и старшая. Сидели, смотрели и думали о том, какая судьба ждёт их.
– Как ребёнка-то назовешь? – спросила ба. Мама равнодушно пожала плечами и не ответила. Не сводила глаз с туго спелёнатого кокона. Бабушка помолчала, потом покряхтела и сказала:
– Мужа забрал Бог, сына дал. Нечего тут думать, Елена. Богом данный тебе сын. Богдан.
Мать спорить не стала. И на следующий день, оставив сына со свекровью и маленькой Ивановой, поехала в ЗАГС.
В поезде стоял привычный запах разнообразной человеческой жизни: затхлая смесь чего-то смазано-людского с оттенком безысходной горечи. Проталкиваясь вперед в узком проходе, Иванова морщилась, стараясь вдыхать пореже. Знала, что через пять минут принюхается, но всё равно едва сдерживала себя от того, чтобы не поёжиться.
Нашла своё боковое плацкартное место, запихнула сумку под сиденье, вторую теснее прижала к себе. Выдохнула, села.
Она уже устала. Ещё не добралась до брата, ещё не взвалила на свои плечи похоронные хлопоты и растраты; чужие причитания и подвывания, споры об отпевании и поминки. Поезд даже не тронулся, а она уже вымоталась, иссякла, истончилась. Не хотела всего этого. Рада была бы притвориться, что ничего не может и не умеет. Ведь могла же порыдать бывшему мужу в телефон. Так, мол, и так, бедная я несчастная, горе-то какое-е-е. Он поскрипел бы зубами, послушал хмуро свою нынешнюю, но всё равно бы поехал с бывшей, по-мужски помог. Но нет, Иванова сама всё сделает. Потому что знает – Богдан ждёт только её. Не нужен ему никто больше.