Из множественных причин смерти, записанных священниками в дореволюционной России, особенно тронули: от естественного изнурения сил, по требованию времени, от природной обветшалости, от собачьей старости. Или вот: застрелился в меланхолическом состоянии. Какое лирическое всё же было время, как будто совсем не бытовое, хотя, конечно, это не так. Но язык необыкновенно облагораживал низкую действительность. Не констатация, а поэзия. И ещё, какое чудное утраченное слово – родинолюбие. Предмет такой в гимназии был, и учебник к нему.
Из истории переводов. Перевели на французский «Войну и мир». Прислали автору экземпляр. Лев Николаевич открывает книгу наугад и натыкается на чудесное. – Ах вы, сени мои, сени… – переводчик перевёл как: – Ах, вестибюль мой, вестибюль… Граф хватается за голову и ругаясь последними словами швыряет книгу куда подальше. Может, и брехня, но смешная.
Надпись на одной из кормушек в Чехии: «Будь добр к птицам, они единственные, кто будет петь у твоей могилы, когда тебя все забудут».
Фраза «Прекрасные лагерные стихи» заставляет вздрогнуть от стилистической неуместности.
Сталин был третьим ребёнком в семье. Двое первых умерли во младенчестве. Та же история с Гитлером, его старшие брат и сестра умерли, едва родившись, он был третьим. Для чего выжили эти третьи? Как это может быть совпадением? Вопросы к Богу? А к кому ещё, у людей об этом спрашивать бессмысленно. И если исходить из того, что Бог всё же есть, возникает следующий горький вопрос: при такой твоей снисходительности к выжившему злу ты человеку зачем?
Как же была умна Майя Туровская. Одной фразой определить всю эстетику кино Киры Муратовой: Кино моего каприза. Точнее не скажешь.
Шедевр – это не тогда, когда сложно, это когда просто, но неповторимо.
Интересно, кому бывает тяжелее – воспитанному человеку впасть в грех сквернословия и грубости, или наоборот, хаму изображать воспитанного человека?