Его ежедневная жизнь была далека от героических подвигов и мистических практик, которые он читал в уцелевших, но сильно потрепанных, свитках. Чаще всего его задания сводились к уборке пыльных залов, поливу немногочисленных уцелевших духовных трав (которые все равно почти не росли) или выполнению поручений старейшин, которые даже не смотрели на него, будто он был частью старого, забытого инвентаря.
«Линь Фэнь, принеси чаю,» – раздавался сухой голос из глубокого зала, где сидели старейшины, больше похожие на живые мумии, чем на могущественных культиваторов.
«Линь Фэнь, подмети двор,» – бросал ему, проходя мимо, один из немногих старших учеников, чей талант был чуть выше его, но все равно недостаточен, чтобы внушать хоть какое-то уважение вне стен клана.
Он выполнял эти задания безропотно. В его сердце не было ни горечи, ни особого смирения. Просто усталость и тихое одиночество. Он вырос в этой атмосфере упадка и почти не знал другой жизни. Легенды о былой славе Клана Хауса казались ему сказками из другого мира, настолько далекими от его собственной реальности.
Он помнил смутные образы родителей, но они ушли слишком рано, поглощенные либо «Бедствием», либо последствиями упадка. О нем заботились другие члены клана, но это была забота скорее из долга, чем из любви. Его считали «еще одним Линь», слабым отпрыском вымирающего рода. Никто не возлагал на него надежд. Никто не видел в нем потенциала. И сам Линь Фэнь, глядя на свое отражение в тусклой бронзовой пластине, видел лишь обычного, ничем не примечательного юношу с тонкими чертами лица и глазами, в которых, возможно, таилась лишь легкая грусть.
Иногда, во время медитации, когда его разум достигал того пограничного состояния между бодрствованием и сном, Линь Фэнь чувствовал нечто странное глубоко внутри себя. Не боль, но и не комфорт. Это было ощущение присутствия чего-то чужеродного, но в то же время неотъемлемой части его самого. Будто в самом центре его существа, где должны были свободно течь потоки Ци, находился плотный, неподатливый комок или узел. Он пытался растворить его, направить Ци, но каждый раз сталкивался с невидимым барьером. Иногда этот узел едва ощутимо пульсировал, испуская волны энергии, которые были совершенно не похожи на обычную Ци – они были более плотными, более древними, будто несли в себе отголоски далеких эпох. Но эти моменты были редкими и мимолетными, и Линь Фэнь списывал их на усталость или разыгравшееся воображение. Он не знал, что это и было первое, неосознанное проявление «Жемчужины Хауса».