Наемному работнику в магазине следует помнить, что он здесь не для проповедей, а для продаж, и ужас – не самая удобная в торговле эмоция, хотя и далеко не бесполезная, так что до «ну и что такого, пусть разрисовывает» я почти никогда не дохожу: затыкаюсь, то есть перевожу разговор на другое. В конце концов, творческая свобода – тоже привилегия, и расстраивать людей, которые таковой лишены, даже как-то жестоко. Но иногда все же хочется прокрутить перед их глазами кое-какие кадры из моего прошлого и посмотреть на реакцию.
Вот братец с восторгом заучивает наизусть «Песнь о Вещем Олеге», где некоторые слова очень ловко карандашиком заменены на нецензурщину. Ему повезло с библиотечной хрестоматией по литературе – до него ею владел настоящий поэт из народа. Вот мама натыкается на очередные художества мелких в сборнике сказок на ночь – и забирает разодранную и изрисованную страницу с собой в мастерскую, потому что увидела в их каракулях какое-то удачное композиционное решение и собирается применить его в своей взрослой работе. А вот я на клиросе учу младшего братца церковному чтению и совершенно прозаически проставляю дополнительные пометки карандашом… в осмогласнике конца XIX века. Его форзац, кстати, был заполнен надписями: разные руки, разные чернила. Следы перемещений – собрание такого-то, передан в дар такому-то, потом от такого-то – приходу, потом другому приходу. Кто-то, как и мы, оставлял внутри облегчающие чтение пометки. Кто-то дописывал слова на заплатках, где страницы истлели от перелистывания. Кто-то просто случайно капал свечками. Читая вслух повторяющиеся каждые восемь недель формулы, я была кусочком этой огромной череды экклесиархов – большей частью безымянных, с судьбами, которые никогда не будут мне известны, тоже стоявших здесь, в храме Архангела Михаила, тоже совершавших эти усилия – голоса, натруженных коленей, слегка обожженных воском пальцев. Потом мы почти случайно найдем в лесу, под слоем просевшей земли, одного из тех, кто тоже этой книги касался, пока его не расстреляли. Есть связь между мной, первопечатником Иваном Федоровым и этим расстрелянным сельским попом, который в свое время наверняка, как позже мой отец, показывал по этой книге хористам обрядовые тонкости. Сельского попа тоже звали Иван Федоров.