Примеряя вещи Ингрид, Табита чувствовала себя девчонкой, которая примеряет одежду матери. Юбка соскальзывала с бедер и волочилась по полу, а рукава жакета закрывали пальцы.
– Какая же ты крошечная, – подивилась Ингрид, разглядывая ее.
– Да еще подрасту как-нибудь.
– Так, что у нас с платьем? Надо бы подтянуть немного.
Табита сняла юбку и жакет. Кожа ее побелела и покрылась мурашками. Ноги поросли волосами. Она стянула носки – еще и ногти нужно подстричь.
Она надела темно-синее платье. Ингрид закатала на нем рукава и чуть притянула талию, чтобы сделать их покороче. Она цокала языком, то собирая ткань в складки, то вновь разглаживая ее. Табита почти не шевелилась. Она и припомнить не могла, когда к ней последний раз так аккуратно прикасались и обнимали.
– Ну вот, – наконец, произнесла Ингрид. – Как тебе?
– Да без зеркала как же? Нормально выгляжу?
– Думаю, вполне. Туфли есть?
– Кроссовки.
– Какой у тебя размер?
– Четвертый.
– Мои будут слишком велики. Так что обойдемся кроссовками.
– Спасибо.
– Да пожалуйста.
Ингрид еще раз внимательно осмотрела Табиту.
– Еще тебе неплохо бы вымыть голову, а волосы зачесать назад. А то вид диковатый.
– Да уж знаю…
– Может, подкрасишься?
– Не, не стоит. Заседание, наверно, долго не продлится.
Табита шумно сглотнула. Горло неприятно саднило.
– Что-то мне как-то не по себе.
– Естественно.
– Страшно. Ей-богу, ужас какой-то.
Табита проснулась еще затемно. Ее всю трясло от холода, а сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Смыв воду в унитазе, она принялась чистить зубы, причем так усердно, что закровоточили десны.
Микаэла молча наблюдала за нею с высоты своего второго яруса. Табита надела платье, что одолжила ей Ингрид, и пригладила его, скрыв огрехи в размерах. Затем села на койку. О завтраке не могло быть и речи – она смогла залить в себя лишь чашку чая.
Вскоре тюрьму наполнили обычные утренние звуки: заскрежетали двери камер, кто-то грубо рассмеялся, в коридоре раздался чей-то крик. Руки у Табиты тряслись мелкой дрожью, а ноги, казалось, не выдержат веса ее тела.
– Хорошо выглядишь.
– Что, правда? – обернулась Табита.
– Ага… Удачи тебе сегодня.
От этих трех слов, которые мог бы произнести кто угодно, глаза ее наполнились слезами. Чтобы не упасть, она оперлась рукой о стену.
В девять часов пришли две надзирательницы и вывели Табиту из камеры. Ей показалось, что одна из них – та самая, которая недавно ее обыскивала; впрочем, ручаться было трудно. Табита накинула на плечи свой кардиган и, выходя в коридор, мельком взглянула на себя в зеркало. Вместо лица она увидала какое-то бледное пятно и моргающие глаза – ни дать ни взять тринадцатилетняя школьница.