После затяжных октябрьских дождей вдруг расчистило, вызвездило, и на утро взору предстал преображенный первым заморозком мир: прибранный, уютный и радостный.
– Сходил бы ты за калиной, – попросила мать. – Надо отцу лекарство приготовить.
…У отца болел желудок. Он рассказывал, как везли их в эшелоне на фронт, как голодали они, как пайки закончились, а дорога растянулась на неделю и дольше. И вот на какой-то станции толпа голодных новобранцев вывалилась на перрон и в отчаянии принялась громить продовольственный склад. Замки и засовы не устояли, но продуктов в складе не было, только несколько десятков ящиков со сливочным маслом. Масло растащили по вагонам, разрезали… Каждому досталось не меньше килограмма.
Скоро, грохочущий на стыках, поезд помчался на войну. А в вагонах в страшных мучениях погибали люди. Отец все-таки сумел добраться до передовой, сдержался, съел масла немного по сравнению с другими. Потому и выжил, и вместе с ним выжил и я, не видевший этой проклятой войны. Но через много лет, тот кусок прогорклого масла дал о себе знать…
Мы лечили отца народными средствами. Столетник, мед, калина…
…Меня не надо было уговаривать. Десять минут – и я уже бежал деревенской улицей, размахивая корзиной с куском пирога, завернутым в газету. Под ногами моими хрустел ледок, дорога была суха и тверда.
Я быстро выскочил за деревню, пересек поле с еще не
убранным турнепсом и покатился под горку в речную долину, поросшую столетним ельником. Там я знал одну поляну, затянутую мшаником, на которой рос большой куст калины.
Калину я увидел издалека. Сквозь деревья она пламенела своими гроздьями. Я выскочил на поляну, но тут же, едва не задохнулся от восторга: вся поляна была усеяна ядреными боровиками. Они темнели тугими коричневыми шляпками среди прихваченной заморозком травы, словно засадный полк ушедшего от нас лета.
– Белые! – я бросился на колени. Боровики были каменными, за ночь мороз крепко прихватил их. Но это обстоятельство, ничуть, не огорчило меня. Я набил почти целую корзину грибами, а сверху положил гроздья калины…
Счастливый, я сел на пенек, развернул пирог и принялся уписывать его за обе щеки, прислушиваясь к редким звукам осеннего леса.
– Крук! —раздалось над головой. Огромный ворон косил на меня черным зрачком с высокой ели. Он разглядывал меня так бесцеремонно, что даже не прореагировал на мое движение к палке.