Голос замер, последние слова Ринарди едва уловил. И почти без памяти упал на кровать.
Утром он встал как опьянелый. Сел за письменный стол, но не мог сосредоточить мыслей. К профессору привели его трехлетнюю дочь, бледного белокурого ребенка с задумчивыми, широко раскрытыми черными глазами, как у ее покойной матери. Девочка уж порядочно лепетала на двух языках, но отец мало ею занимался. В это утро он едва взглянул на малышку. Ему тяжело было ее видеть!
Няня увела ребенка в сад.
Дом, где жили они теперь, в родовом имении покойной жены профессора, был старинный, каменный. Ринарди безвыездно обретался в этой деревне.
Время было летнее, окна и широкие стеклянные двери в смежной гостиной были открыты в сад; из цветника веяло резедой и левкоем, доносилось чириканье птиц, а порою жужжание пчел, подлетавших к окнам, увитым зеленью; не слышалось только людских голосов, ребячьего смеха или лепета. Няня-швейцарка была погружена в чтение; маленькая русская служанка, приставленная к барышне для забавы, болтала в стороне, у калитки, с горничной. Девочка сидела одна на нижней ступеньке крыльца, смотрела кругом вдумчивым взглядом, иногда улыбалась сама себе, бормотала что-то неслышное и снова задумывалась, будто к чему-то прислушиваясь… Вдруг она встала и побрела к пестрым грядкам.
А Ринарди по-прежнему сидел у своего стола, не понимая, что делать и за что приняться. Он сам не знал, сколько времени прошло так. Вдруг он встрепенулся. Милый детский голосок заставил профессора обернуться к двери. Там стояла его маленькая дочь и, с улыбкой глядя вверх, как обычно смотрят дети в лица стоящих возле них взрослых людей, говорила:
– Ему?.. Папа́?.. Хорошо! Я дам.
Она быстро засеменила ножками и, поравнявшись с отцовским креслом, сказала, подавая ему крепко зажатый в ручонке белый нарцисс:
– Бери! Мама дала…
Ринарди вскочил.
– Мама дала?.. Мама?! Где мама? – шептал он побелевшими губами.
– Вот мама! – просто отвечала девочка и, смеясь, указывала ему на дверь.
Секунду профессор колебался, шатаясь и едва держась на ногах, потом сделал два-три шага к дверям, вернулся, весь дрожа, схватил ребенка на руки и, прижимая его к груди своей, повторял, как безумный:
– Мама! Твоя?.. Наша мама!.. Ты ее видишь?
– Маму? Да! Вот она… Она всегда с Майей. Майя ее любит!