Я сунул руку в карман, достал два крана и один аббаси, но старик засмеялся сухим, резким смехом. «Нет, нет, – сказал он, – это ничего не стоит, я тебя знаю, я и твой дом знаю. Тут у меня стоит погребальная повозка, давай я довезу тебя до дому, здесь всего два шага».
Он положил мне на колени кувшин и встал. Плечи его тряслись от сильного смеха. Я взял кувшин и поплелся за сгорбленным стариком. За поворотом стояла старая, разбитая погребальная повозка, в которую были впряжены две вороные клячи. Старик ловко вскочил на козлы. Я тоже поднялся в повозку, лег в устроенное для гроба углубление, голову положил на его край, чтобы иметь возможность смотреть по сторонам. Кувшин я положил себе на грудь и придерживал его обеими руками.
Старик щелкнул бичом, и лошади, тяжело дыша, тронулись в путь. Они высоко и мягко подпрыгивали, и их копыта беззвучно опускались на землю. Бубенцы на их шеях как-то особенно звучали в сыром воздухе. Из-за облаков на землю смотрели звезды, похожие на сверкающие глаза в сгустках черной запекшейся крови. По всему моему телу разлилась приятная истома, только на груди я чувствовал тяжесть кувшина, как тяжесть трупа. Густо росшие деревья переплелись искривленными ветвями, словно они держались за руки, боясь в этой кромешной тьме поскользнуться и упасть на землю. Вдоль дороги тянулись странные дома с черными проемами окон и дверей, напоминавшие какие-то усеченные геометрические фигуры. Но стены этих домов светились, как светлячки, болезненно и тускло. Деревья испуганно жались друг к другу, бежали друг за другом, стебли лотосов, казалось, цеплялись за их ноги, и они валились на землю. Меня преследовал запах трупа, запах разлагающегося мяса, словно трупный запах пропитал мое тело, будто всю свою жизнь я пролежал в черном гробу и какой-то горбатый старик, которого я не знал в лицо, кружил вокруг меня среди теней, в тумане.
Погребальная повозка остановилась, я взял кувшин и спустился на землю. Я стоял у дверей своего дома… Потом я быстро вошел в комнату, поставил кувшин на стол, принес из кладовой спрятанную там жестянку, которая служила мне копилкой, и подошел к двери, чтобы отдать жестянку старику-возчику вместо платы. Но его не было, не осталось следа ни его самого, ни его повозки. Опечаленный, я снова вернулся в комнату, зажег лампу и развернул платок, в котором был кувшин. Весь кувшин был покрыт светлой древней фиолетовой потрескавшейся глазурью, которая приобрела золотистый цвет пчелы. С одной стороны на нем был ромб, внутри по его краю шел узор из голубых лотосов, а в середине…