По-видимому, принц Альберт серьезно отнесся к критике своего отца, потому что к концу года он стал 63-м на курсе (поднялся на четыре позиции) и все отчеты его тьюторов были хвалебными. Вместе с тем они сочли нежелательным разрешать ему прервать учебу, чтобы он мог участвовать в февральских официальных торжествах по случаю возвращения короля Георга и королевы Марии из поездки по Индии. Однако существует множество подтверждений того, что принц мужал, развивался в других аспектах и определенно начинал себе нравиться. Его способность к озорству – верный барометр хорошего настроения – тоже росла, о чем свидетельствуют записи против его имен в дартмутском журнале наказаний:
«Резвился (в компании восьми других кадетов) в галерее – наказание № 1А у квартердека.
Разговаривал перед молитвой – наказание № 3.
Разговаривал в аудитории – наказание № 3[22]».
И еще был один вопиющий инцидент, когда в компании других шестнадцати озорников принц получил «шесть горячих»[23] за то, что устраивал запрещенные фейерверки в Ночь Гая Фокса. Даже после того, как он стал королем, принц Альберт всегда утверждал, что наказание было не вполне справедливым, поскольку, когда на четвертом ударе палка сломалась, он не должен был получать оставшиеся два удара. Лейтенант курса не разделял его мнения по поводу этого случая.
В то время в Дартмуте кадеты часто «резвились», и однажды дерзким «грейнвилям» удалось выключить весь свет на квартердеке во время вечерних воскресных танцев и в полной темноте запустить туда стадо овец, несколько павлинов и кур. Начавшееся столпотворение превзошло все, что можно себе представить, и, хотя изначально принц Альберт не участвовал в этом преступлении, он с огромным удовольствием присоединился к всеобщей суматохе, сопровождавшей старания всех присутствующих по поимке злополучных животных.
Потом была история со статуей.
Дартмутскому колледжу подарили две статуи – одна короля Георга, другая королевы Марии, которые были установлены в Длинной галерее по обеим сторонам от входа на квартердек. В марте 1912 года для их величеств организовали инспекционное посещение, и в преддверии этого события колледж изо всех сил старались вычистить и вылизать до блеска. Однако это происходило в такое время, когда английская молодежь стала с некоторым неуважением относиться к общественным монументам в целом. Так, в Кембридже одну статую покрыли побелкой, в Оксфорде некие предприимчивые личности решили украсить сверху мемориал мучеников предметом домашнего обихода, обычно не выставляемым напоказ, который пришлось сбивать при помощи орудийной стрельбы. Эти события, удостоившиеся определенного внимания прессы, стали вызовом для части английской молодежи, являвшейся будущими военно-морскими офицерами, а именно для некоторых буйных элементов со старшего курса, – следует уточнить, что это были вовсе не грейнвили. Они вознамерились при благоприятной возможности покрасить статую короля красной краской. Неизвестно, вышло ли это предприятие за пределы «стадии обсуждения», но психологическая война, как мы узнали позднее, состоит больше из suggestio falsi [утверждение лжи], чем из suppressio veri [сокрытие истины], и, когда слух об этом дошел до капитана Эвана-Томаса и его начальника, он произвел впечатление подлого безобразия и, несомненно, подвергся соответствующему осмыслению.