Монитор над капсулой мигал тревожными цифрами:
СИНХРОНИЗАЦИЯ: 99,7%
SaO₂: 82% (гипоксия!)
НЕЙРОННЫЙ РЕЗОНАНС: КРИТИЧЕСКИЙ
Энтропия ЭЭГ: 0,89 (предсмертные паттерны)
– Доктор, у неё нарастает отёк мозга! – медсестра, женщина с усталым лицом, тыкала в КТ-снимки, где гиппокамп пылал ишемическим свечением.
Карасов не реагировал. Перед глазами стояли страницы лабораторного журнала, который они вели с Барго: «Гавриил, если подавать 40 Гц на таламус через глубинные электроды, можно удержать сознание в фазе REM-сна бесконечно. Мы создадим новый вид реальности!» Теперь эта «реальность» пожирала детей.
Аня лежала в нейрококоне, доставленном из «Солнечного дома». Её грудная клетка поднималась с задержкой в 5,3 секунды – апноэ. Карасов выпрямил пальцы, его тремор усилился.
– Зачем ты указал на меня, Алексей? – прошептал он.
Ответ был в дневнике, найденном в приюте: «Только ты знаешь, как стабилизировать "Разлом". Эти дети будут жить. Аня – последняя. Вернёшь её – разрушишь всё. Оставь её там… и дашь ей вечную жизнь». Запись заканчивалась мазками крови, как будто Барго перешёл грань между наукой и безумием.
– Мы теряем её, – главный невролог, мужчина с сединой, схватил Карасова за рукав. – Через три часа – декортикация.
Карасов знал: цифры лгут. Они не «теряли» Аню. Она уже ушла. Туда. В Мир Грёз, который они с Барго и Родиной обнаружили, экспериментируя с триптаминами и транскраниальной стимуляцией.
– Готовьте вторую капсулу, – приказал он.
Врачи переглянулись, их лица были напряжёнными.
– Гавриил, это…
– Я знаю протокол.
Капсула была готова, её титановый корпус блестел тускло, как старая хирургическая сталь. Внутри – гидрогель, подогретый до 36,6°C, температура мозга в фазе REM-сна. 256-канальная ЭЭГ-матрица сканировала мозг, пока ИВЛ и гемодиализный модуль поддерживали тело. Электроды ввинчивались в череп с хирургической точностью, а сенсорные экраны отображали нейронные паттерны, пульсирующие, как живые.
Елена, жена Карасова, стояла у монитора, её тонкие пальцы сжимали планшет с показателями. Ей было 25, но тени под глазами и морщинки у губ делали её старше. Её светлые волосы выбились из-под хирургической шапочки, а голос дрожал от сдерживаемой ярости.
– Ты понимаешь, что делаешь? – спросила она, её глаза блестели от слёз. – Её ЭЭГ – Как у пациентов в «Разломе».