Алиса открыла глаза, и видения исчезли, но ощущение тайного ритма осталось.
Вечер смещался на дом, как тёмный бархат на сцену. Гостевые часы следствия подходили к концу, коридоры редели. Где-то брякнули стаканы – возможно, Софья в гостиной наливала ликёр. Хрустальное «дзинь» шло слишком поспешно: трясущаяся рука. Павел пробежал по лестнице рысью, что-то бормоча в телефон – а через минуту выругался громко, и эхо его ругани распласталось между потолков.
Алиса осталась в библиотеке одна. Каталог снова лежал раскрытым – Волков оставил его, изящно прижал закладкой. На полях кто-то – явно отец – чернильным пером поставил крестик возле имени предыдущего владельца полотна. Наверное, хотел вернуться к этому лоту, а может быть, обозначил человека, которому уже однажды продал подделку.
Она вздохнула, провела рукой по тиснёной коже корешка и подумала: «Дом играет с нами, как дети режутся в прятки. Только здесь не дети, и находить будут не всех».
В это мгновение в коридоре раздался тихий лязг: будто уронили связку ключей. Один, второй стук. Алиса обернулась, и впервые за долгий день её сердце выстрелило вне такта – на секунду стало ясно: это звук, которого в доме не было раньше. Кто-то трогает хозяйскую дверь.
Она встала, не спешно, но каждый шаг казался громким. Вышла в полумрак холла: сумеречный свет нарисовал на полу длинные полосы. За углом, где начинается коридор к северному крылу, мелькнула тень: высокие плечи, пальто, чуть наклонённая голова. К тому моменту, когда она подошла ближе, шаги затихли, а тень пропала за поворотом.
Алиса пошла следом, лишь кончики пальцев касались обоев, будто она искала запасной источник равновесия. В дальнем конце коридора дверь в кабинет была приоткрыта – полоска жёлтого света падала на ковёр. Но ведь кабинет опечатан!
Она хотела позвать – кого? – но голос застыл. Дверь тихо закрылась сама собой, а замочная скважина издала металлический щелчок. Как будто перчатка подкрутила ключ изнутри.
Алиса осталась в темноте, сама с темнотой. Сердце билось в ушах; запах охры, запах сажи, запах чего-то едва сладкого, как тлеющее дерево. Она попятилась, пока спина не коснулась холодной мраморной вазы. В темноте послышался шорох, как будто рядом молекулы воздуха, колеблясь, складывались в фразу.
На миг ей показалось: к ней обращаются стены, дом шепчется с ней. Шёпот оказался тяжёлым, как камень, но в нём можно было расслышать смысл: «Слышу».