– Ну, что… В кино всегда целуются, когда сядут на лавочку. Нам что, нельзя?
Иришка потупившись, прошептала:
– У меня ТАКОГО никогда не было.
Я чуть не ляпнул: «Не было, так будет!». Но попридержал свой нрав до подходящей минуты. Не спугнуть бы, робкую пташку! Не то не увижу концовку романа, который и так чуть не оборвался. А так хотелось прочесть его до конца… Болтают, девчонки созревают быстрее, чем мальчишки. Но здесь я бы дал ей фору в амурных кувырканиях. Ещё в школе мы вытворяли на продлёнках такие кардебалеты с одноклассницами! Учителя уйдут по личным делам, а мы – швабру в двери, и давай тискать девчонок! Они визжат, носятся меж партами, да выскочить наружу не могут – кто-нибудь всегда на шухере стоял. Лепота…
Ира тихо прошептала:
– Только если один раз. В щёчку…
В щёчку, так в щёчку. Лиха беда начало! Моё чмоканье эхом разнеслось по безлюдному парку.
Иришка замерла. Тогда я ещё раз чмокнул её. Чего терять возможность?
Она отстранилась:
– Хватит. Ещё кто-нибудь увидит. Пора домой, а то твоя бабушка будет волноваться.
Да мне было пофиг волнение бабули, когда такая каша заваривается. Я размечтался о бо̀льшем в наших отношениях. А пока мы шли обратно, Иришка открыла страшную тайну:
– Мне мама говорила, что целоваться можно только взрослым, не то это… Ещё дети появятся.
– Да ты что! – засмеялся я как можно равнодушнее. И решил её подвигнуть к новым интимным подвигам (не останавливаться же на щёчках!): – До детишек ещё далеко.
Кажется, я убедил её. И она уже шла гордая собой. А то!..
Уже на пороге эта Ирулина повернулась и показала острый язычок. Прыснув, скрылась в дверях. Ах, ты такая-сякая проказница! Заразила-таки сладостной болезнью, теперь издевается.
В общем. приходилось встречаться тайком, когда бабулька отлучалась. По её сердитому бурчанию понимал: она не горела желанием оправдываться перед чужой мамкой за её обрюхатенную дочку. Тут с любимой родственницей возникали явные внутриполитические расхождения.
* * *
Наша идиллия с Иришкой развивалась классически: ну, там бесконечные прогулки по вечерам – то в заброшенном парке у больницы, то вдоль затона или канала. Мы болтали об общих прочитанных книгах, о других странах, которые – несомненно! – посетим, о том, кто кем хочет стать. Затаённые вздохи, сначала робкие, затем перерастающие во всё более страстные, лобызания. Но никак не получалось закончить мелодраму ПО-СЕРЬЁЗНОМУ. Она всё упиралась! В результате мы начинали дуться друг на друга. И не разговаривали по суткам. Хотя видел: Иришка не хочет разрывать отношения. Что же её привлекало во мне? Я был уверен, что именно моя наглость. У нас завсегда говорили, что наглость – второе счастье. А кто ж не хочет быть счастливым?