Приходилось заставлять себя двигаться – шаг за шагом, считал про себя: «десять шагов – отдохнуть». Каждая мелочь била по нервам: мокрая ткань у штанин, хруст снега под сапогом, резкий запах собственной одежды, которая за эти дни уже пропиталась усталостью и влагой. Снег за базой был рыхлый, тяжёлый, местами грязный. Стоило сделать шаг – ботинки тут же стали влажными, ноги быстро заныли от холода.
Лес впереди казался чёрным провалом – ни звука, ни огня, только редкие всполохи фонарей далеко позади, у забора.
Я остановился в тени, переводя дыхание. Сердце стучало неровно, в висках шумело. Вся рука под бинтом будто чужая – ломило до костей, пальцы подрагивали сами по себе. Жар поднимался к голове, тошнило, временами становилось трудно удержаться на ногах.
Время перестало ощущаться: казалось, я шёл то ли несколько минут, то ли целую ночь. Небо надо мной было всегда одинаково серым, как будто зима зависла между вечером и рассветом.
Иногда казалось, что сижу не здесь, а где-то в прошлом, где в казарме пахло кофе, а в окно светило тёплое утро. Там, в другой жизни, мы спорили о футболе и делили последний чай – сейчас всё это казалось чужим и невозможным.
Но это было так далеко, что почти выдумка.
В голове всплыла обрывочная мысль: ещё до побега, в казарме, я слышал разговор дежурных. Говорили про того самого парня в тёмной куртке, который спас людей в ангаре. «Он ушёл утром по просеке, не скрываясь. К старой дороге, скорее всего». Кто-то усмехался: мол, далеко не уйдёт, всё равно снегу по колено.
Я зацепился за этот обрывок, как за единственный ориентир. Если и был в этом всём хоть кто-то, кто знал, как выжить – может, это он.
Пусть даже просто спросить, что делать, чтобы не погибнуть вот так, по-дурацки, за забором.
Я заставил себя подняться. Лес был ближе, чем казался из окна казармы. Я двинулся к просеке – туда, где когда-то таскали воду, и где утром прошёл этот человек.
Дальше уже было всё равно. Главное – не оборачиваться, не возвращаться.
В лесу ветки хлестали по лицу, снег проваливался под ногами всё глубже. Каждый шаг давался тяжелее – то мутило, то в ушах стоял гул, тело будто становилось чужим.
Несколько раз я ловил себя на том, что вслух разговариваю с тенью, шагающей рядом. Иногда казалось, что голос не мой – то слышался хриплый смешок Димки, то мамин шёпот, то чей-то окрик со стороны казармы. В какой-то момент оглянулся – никого, только свой же хриплый голос в тишине.