Таким образом, моя собственная деконструкция истории нации представляла собой огромную дыру в центре Центральной Азии, место ядра цивилизации, которую заполняло полудикое население с тенгрианским мировоззрением, номадическим образом жизни и весьма ограниченным объёмом кодифицированной культуры. Такие ценности моего народа, за которые я привык держаться, как, например, шежiре, генеалогия казахских племён и родов, быстро теряли смысл, оказываясь лишь частью мощного этногенеза монгольского суперэтноса (всех этих джелаиров-жалаиров, дуглатов-дулатов, не говоря уже о кипчаках, найманах, кереях-кереитах и прочих2), к которому я себя, как и почти любой казахский националист, естественно, не причислял.
Вообще, это обычное для таких, как я, пренебрежительное отношение к близлежащим братским народам, на котором в наших умах и строилась большая часть интуитивной доктрины величия казахской нации, со временем не выдерживало критики. Шахристаны Бухары, утопавшие в золоте согдийских закатов, а также величественный мрамор тимуридских мавзолеев Самарканда, когда я в молодости путешествовал по Узбекистану с его отличными дорогами, стабильной мобильной связью и чистыми придорожными туалетами, несколько поколебали мою уверенность в превосходстве моей нации над теми, кого в 17–18 веках так часто били мои героические предки. А успехи кыргызских революций, IT-предпринимателей, инфраструктуры туризма и даже боксёров-любителей после очередной блёклой для Казахстана олимпиады вызывали зависть и обострение конфронтации с кыргызами в популярных тогда социальных сетях.
Что же касается языка, с ним у меня всё было примерно так же. Государство пропагандировало развитие собственных LLM на государственном языке. Инвестировались большие деньги, писались концепции, программы, дорожные карты, организовывались проекты государственно-частного партнёрства, даже собирались данные из библиотек, архивов, записи телефонных разговоров, кол-центров, выделялись гранты, привлекались инвестиции, декларировалась какая-то готовность каких-то моделей, на цифровых выставках показывались красивые цифры с высоким уровнем распознавания, попадания в контекст, скорости и качества ответа и его правдоподобности.
Заявлялся (а потом несколько раз утверждался и даже реализовывался) полный цифровой суверенитет в части языка, искусственного интеллекта, его генеративного направления и так далее. Депутаты Мажилиса вменяли МИДу задачу создания пантюркистского искусственного интеллекта, пантюркистских же общеязыковых моделей, межгосударственных комиссий по, например, созданию контента для казахо-узбекоговорящих жителей юга страны. На моей памяти было даже проведено несколько нового формата цифровых тусовок, столь любимых в нашей стране. На одной из них, я даже запомнил, была такая интересная презентация с веточками дерева казахского языка, и между стандартной алматинской и западной цифровыми методами была подсчитана разница в порядка двенадцати, по-моему, процентов по общей частоте использования слов.