Я только успел докурить трубку и выколотить пепел о каблук ботинка, как карета пошла медленнее и вошла в какой-то крытый переход, о чем я мог судить по гулким звукам эха. Потом я услышал, как за нами закрылись тяжелые деревянные ворота, и мгновение или два спустя дверцу отперли и открыли. Я, мигая, вышел и увидел крытый, вымощенный булыжниками проход, ведущий, очевидно, к конюшне, но было темно и у меня не оставалось времени делать наблюдения: карета остановилась перед открытой дверью, в которой стояла женщина, держащая зажженную свечу.
– Это доктор? – спросила она с отчетливым немецким акцентом и заслонила рукой огонь свечи, всматриваясь в меня.
Я ответил утвердительно, и она воскликнула:
– Я рада, что вы пришли. Мистер Вайсс тоже будет рад. Входите, пожалуйста.
Я вслед за ней прошел по темному коридору в темную комнату, где она поставила свечу на комод и повернулась, собираясь уходить. Но у двери остановилась и оглянулась.
– Не слишком хорошая комната, чтобы приглашать вас войти, – сказала она. – У нас сейчас беспорядок, но вы должны нас простить. Мы очень тревожимся о бедном мистере Грейвзе.
– Значит, он болеет уже какое-то время?
– Да. Небольшое время. С перерывами, понимаете. Иногда лучше, иногда не так хорошо.
Говоря, она пятилась в коридор, но не ушла сразу. Я соответственно продолжал спрашивать.
– Он не обращался к врачу?
– Нет, – ответила она, – он всегда отказывался показаться врачам. Для нас это было большой бедой. Мистер Вайсс всегда расстраивался из-за этого. Он будет так рад, что вы пришли. Пойду скажу ему. Будьте так добры, посидите, пока он к вам не придет.
И с этими словами она ушла.
Мне показалось немного странным, что, учитывая тревогу и явную чрезвычайность происходящего, мистер Вайсс сам не ждет меня. И когда прошло несколько минут, а он все не появлялся, положение стало казаться мне еще более странным. После поездки в карете мне не хотелось сидеть, поэтому я проводил время, осматривая комнату. А комната необычная: грязная, заброшенная и, очевидно, неиспользуемая. На пол неаккуратно брошен поблекший ковер. Посредине комнаты небольшой побитый столик, три стула, накрытые плетенками из лошадиных волос, и комод – вот и вся обстановка. На заплесневевших стенах ни одной картины; на окнах со ставнями нет занавесок; темная, свисающая с потолка паутина, как память о поколениях пауков – все говорит о месяцах заброшенности и невнимания.