Последним в дом зашел Гриша. Его цепкий взгляд хватался за движение каждого, будь то отец, который уже уселся во главе стола в ожидании горячей похлебки после морозной стужи, или сестры, смеявшиеся и гонявшиеся друг за другом. Мать, смиренно опустив голову, прошлась до угла столовой, отворила заслонку в печи, пошевелила кочергой угли и подкинула пару дров, чтобы разжечь огонь. Поленья радостно зашипели, одаривая стены, которые местами продувались, теплом, в то время как женщина взяла со стола глиняный чугунок и поставила его в жерло пламени. Пока похлебка подогревалась, мать нарезала большие ломти хлеба, который успела испечь с утра. Открыла бочку с соленьями, выложила помидоры и огурцы на тарелку, на которой виднелись сколы, и отнесла за обеденный стол.
Отец, не дожидаясь, когда другие члены семьи соберутся вместе, взял кусок хлеба, огурец и, откусив, громко зачавкал. Мать и сестры, привыкшие к подобному, не обращали внимания на его грубость и своеволие, а вот Гриша, стоявший в углу комнаты, не сводил с отца презрительного взгляда – голубовато-зеленые глаза следили за каждым движением родителя, будто пытались остановить жест руки.
Я нарочито громко прокашлялся, чтобы привлечь внимание отца, но вместо этого встретился взглядом с братом, на лице которого расцвела детская, наивная улыбка, совершенно не вязавшаяся с действиями – он сжал детские ручонки в кулаки, чуть вздернул голову, будто вот-вот ринется в драку.
– Отец, мы можем поговорить? – хрипло произнес я, прекрасно понимая, что скорее получу по шее, нежели отец согласится перекинуться парой слов.
– Ты не видишь, чем я занят, Андрей? – отец произнес имя с таким холодом, что волосы на загривке встали дыбом. Нужно было что-то срочно придумать, поэтому первое, что пришло на ум, было…
– Это касается отца Константина.
Даже мать замерла, перестав стряхивать крошки от хлеба со стола в ладонь. Кинув беглый взгляд через плечо, она мотнула головой, расстроенная моим поведением: никто из домочадцев никогда не отвлекал отца от трапезы разговорами, учитывая, что отец уважал только две вещи в своей жизни – еду и церковь, в которую заставил ходить детей и супругу. Родитель шумно проглотил кусок хлеба, почти не прожевывая, и посмотрел на меня зло, разочарованно.
– Ну?
– Не при всех, – сказал я тихим голосом, сожалея, что во все это ввязался.