Хольда сделала татуировку. Ради меня, ради него. Я вижу очертания дерева через ткань туники, и мне хочется верить, что теперь Отто будет в безопасности. По крайней мере в большей, чем прежде.
Но достаточно ли этого?
– Позволь сделать это для тебя, – шепчу ему. – Я хочу, чтобы тебе было хорошо сегодня.
Его глаза вспыхивают. Темнеют.
– Мне с тобой всегда хорошо, Liebste[7]. – Он заправляет прядь волос мне за ухо. – Но знаю, что сегодня тебе пришлось пережить многое. И завтра предстоит еще. И я хочу быть уверен, что о тебе заботятся…
Я заставляю его замолчать поцелуем. Не глубоким. Ничего не обещающим.
– А теперь помолчи, – шепчу ему в губы, – и прими то, что я тебе даю, Jäger[8].
Я не выдумываю то, как пылает взгляд Отто и как дрожат его губы в улыбке. Я хватаю его за запястья и прижимаю их к дереву по сторонам от его тела. Магия покалывает мои руки, и я приказываю лианам поползти вверх по стволу, чтобы обхватить ими Отто.
Но прежде чем они успевают хотя бы коснуться его, мои легкие сжимает спазм и я прерываю заклинание.
Мои запястья горят.
Они давно зажили, даже шрамов не осталось.
Но я все равно чувствую кандалы.
Когда я висела на них в комнате Дитера, а потом меня привязали к столбу. Его клейма жгли мне живот, бедро, ключицу, снова и снова, и…
Моя ладонь прижималась к груди Отто. Чернила и магия татуировки не клеймо, не ожог, не что-то навязанное ему – он выбрал это, он выбрал меня, это не одно и то же…
Прижавшись к Отто, я застываю, и он чувствует перемену во мне, выходя из оцепенения с резким вздохом.
– Фрици? Что не так?
Ничего. Нет, ничего, сейчас нет… пожалуйста, не теперь…
Я целую Отто, но он не отвечает, не прислоняется к дереву.
– Фрици…
«Фрицихен. О, милая сестренка».
Его здесь нет. Его здесь нет. Он в тюрьме в Трире или уже мертв, и больше не существует, и больше не может причинить мне боль.
Я утыкаюсь лицом в плечо Отто. В изгиб его шеи. Тяжело, прерывисто дышу, и мое тело содрогается, а руки Отто крепко обнимают меня.
– Liebste, – шепчет он мне в волосы.
Я что-то говорю, касаясь его кожи. Слова срываются с губ, перемешиваясь с рыданием, и я слышу, как они сливаются воедино:
– Я сделала это с тобой.
Моя рука на татуировке. Отто прижимает меня к себе.
– Да, – говорит он. – Мы сделали это. Вместе.
Я отшатываюсь, слезы жгут мне глаза, а потом вспыхивает стыд, обжигающий горло. Я испортила эту ночь. Испортила этот момент. Моя рука сжимает его тунику, и я свирепо смотрю на него, потому что не могу посмотреть на себя.