– Не говорите со мной.
В карете становится тихо. Два других советника неловко ерзают.
– Я… с вами… что, простите? – переспрашивает генерал Пойнинь.
Она раздумывает, не пойти ли на попятный, чтобы скрыть свое откровенное презрение. Можно сказать, что внесенное генералом предложение избыточно – ведь есть же дворцовый указ. Все языки, кроме талиньского, запрещены в провинциях законом, поэтому молиться по-настоящему деревенские жители не могут, ведь все молитвы к стародавним богам составлены на их родном языке. Не в меру рьяное отправление религиозных обрядов в провинциях уже удалось пресечь. Дворцу незачем лишний раз навлекать на себя гнев земледельцев.
– Не говорите со мной, – вместо всего этого повторяет Калла. – Голос у вас охренеть какой резкий.
Перед приходом к власти Август Шэньчжи подготовил особый указ, в котором назначал Каллу своим советником, прощал ей все былые преступления и возвеличивал ее саму вместе с ним. Никто не смог бы отменить этот указ, разве что сам Август решил бы отказаться от своего слова и лишить Каллу нового титула.
Но тогда у народа могли возникнуть вопросы.
Тогда Совет начал бы присматриваться, принюхиваться и в конце концов понял бы, что король Август – никакой не Август, а Антон Макуса, отказывающийся покинуть тело, в которое он самовольно вселился. Теперь же, пока Антон позволяет Калле сохранять имеющуюся у нее власть, ни одна душа в этом королевстве не скажет ни слова против, и Калла намерена извлечь из этого обстоятельства всю возможную пользу.
Остаток пути они проводят в молчании.
– Полагаю, мы уже почти готовы, – объявляет Калла, разминая шею, пока не слышит щелчок.
Солнце садится. Им следовало выехать гораздо раньше, двинуться в путь как можно скорее, вместо того чтобы третью ночь проводить на деревенских койках.
Ею овладевает нетерпение. Понадобилась целая неделя, чтобы добраться сюда в карете, и, скорее всего, столько же уйдет на возвращение в Сань-Эр. Время не станет ждать Каллу. Отослав ее на дальние рубежи королевства, Антон волен творить, что ему вздумается, и она ничегошеньки не узнает. Эта мысль вызывает у нее нестерпимый зуд, возбуждает в ней неутихающее беспокойство, распространяющееся по конечностям.
– Верно. Дать вам одеяло, ваше высочество?
Калла бросает взгляд вниз. Окидывает им свой торс, ноги, заляпанные грязью ботинки. С ее точки зрения, должна быть какая-то причина, по которой Венера Хайлижа задала свой вопрос – например, заметив, что Калла невольно дрожит, – но с ней все в порядке. Калла прислоняется к стене ямыня, скрестив руки на груди. Стена пачкает сажей кожаную куртку, в которую Калла по-прежнему одевается – вместо роскошных одежд и тонких шелков, как другие обитатели дворца. Она все еще выглядит так, будто прячется в закоулках Сань-Эра и вынуждена сливаться с вечной тьмой городов-близнецов, участвуя в королевских играх. Если уж на то пошло, сейчас ей теплее, чем кому-либо из присутствующих. Даже дворцовая стража, сопровождающая делегацию, явно зябнет в своих мундирах из практичного черного хлопка. Как и лошади, уже оседланные и впряженные в кареты.