– Эй, Красный – ты дома!? – прокричал с улицы Сашка Синицын. Он держал в руке рваный брезентовый мяч и смотрел в окно, глазами наполненными надеждой. Валерка, отодвинув белоснежную тюлевую штору, выглянул на улицу, и, увидев, компанию юных футболистов, спросил:
– Что надо!?
– Слушай Валерон, ты только особо не нервничай, но мы опять порвали «пузырь»! Помоги! Ведь у тебя знакомый сапожник. Попроси его – пусть он зашьет его капроновыми нитками, чтобы он не рвался.
– А я что вам, неотложная помощь!? – отвечал Валерка. – Вы парни, за эту неделю четвертый раз рвете мяч. А я вам должен его ремонтировать…..
– Да ведь только ты, можешь уговорить дядю Моню….. Мы ему надоели, а тебе он пока еще верит! – кричал Синица. – У нас денег нет! Но мы обязательно заплатим – это, же копейки!
Валерка, бросив дела, закрывал учебник немецкого языка и спустился во двор, где его ждала родная ватага ребят.
– Ура! – орали пацаны, прыгая от радости. В карманах Краснова почти всегда звенела монета, и они знали, что Валерка никогда ради общего дела не зажилит и гривенника.
– Ладно, пошли, – сказал Краснов, и направлялся в сторону улицы Ленина.
Подхватив рваный мяч с торчащими из него тряпками, дружная компания юных футболистов, шла следом за ним, держа дистанцию. Там среди домов смоленской элиты в полуподвальном помещении, находилась сапожная мастерская старого еврея Мони Блюма.
Дяде Моне было уже много лет. Седая козлиная бородка была единственным украшением на его лице. По привычке, он постоянно ходил по своей мастерской, держа в зубах три кленовых гвоздя, которыми он подбивал кожаные подошвы дорогих нэпмановских ботинок. Эти деревянные гвоздики разбухали, и как бы срастались с воловьей кожей, намертво держа спиртовую подошву. Горожанам нравилась аккуратная работа Мони, от того, у него всегда было достаточно клиентов из респектабельных горожан, чиновников высокого ранга, партийных бонз, до руководства НКВД.
– О, Валерочка, пожаловал, собственной пэрсоной! – говорил дядя Моня, поднимаясь со своего рабочего стула, который для удобства, был оббит кожаными лентами.
В его мастерской пахло резиновым клеем и свежевыделанной кожей, а его рабочий халат был весь измазан клеем, к которому случайно прилипли кусочки резины.
– Ви, – говорил он, – снова порвали «пузырик»? Видимо невиданные баталии бушуют на вашем дворовом стадионе, раз вы так часто рвете мои американские капроновые нитки, – спрашивал он, глядя на рваный мяч, через круглые очки, опущенные на кончик носа.