Джонас фыркнул. Духи? Ему хватало живых демонов – долги, больная жена, ребёнок, который не видел отца месяцами. Он ударил лопатой снова. Лезвие звякнуло о что-то твёрдое.
– Опять камень, – проворчал он, но, разгрёб землю, замер.
Оно лежало в яме, словно чёрное сердце, вырванное из груди земли. Камень был размером с кулак, но когда Джонас попытался приподнять его, мышцы на руках напряглись до дрожи – казалось, он пытается сдвинуть гору. Поверхность артефакта, испещренная серебристыми рунами, мерцала изнутри, будто под гладкой кожей пульсировала чужая кровь. Волны тепла и холода исходили от него, обжигая и обмораживая ладони одновременно.
– Господи… – Джонас протянул руку, но едва пальцы коснулись камня, в ушах зазвучал шепот. Не язык, который он мог понять, а поток шипящих, скрежещущих звуков, словно тысячи голосов спорили за право быть услышанными.
– Что это? – Майкл, вернувшийся с миской дымящейся похлебки, наклонился над ямой. – Похоже на метеорит. Такие в газетах описывали… Говорят, золотоискатели за них целые состояния получают!
– Не трогай! – Джонас оттолкнул его так резко, что Майкл едва удержался на ногах. В груди у него заныло, будто кто-то вонзил под ребра ледяную иглу и начал медленно её поворачивать.
Майкл поднял брови:
– Ты в порядке? – в его глазах мелькнул страх, но не за Джонаса – за себя.
Джонас не ответил. Он завернул камень в тряпку и сунул в котомку.
– Это ничье, – пробормотал он. – Нашёл – моё.
Ночью в бараке Джонас проснулся от детского плача.
– Анна? – он сел, вглядываясь в темноту, где силуэты спящих рабочих сливались в единую массу. Сквозь щели в стенах пробивался лунный свет, рисуя на полу полосы, похожие на тюремные решетки.
Плач повторился. Тонкий, как паутина, голосок звал: «Папа… папа…»
Джонас вскочил. Котомка с камнем лежала под койкой, и даже сквозь ткань он чувствовал его пульсацию – медленную, ритмичную, как сердцебиение спящего зверя. Он потянулся к ней, но застыл, ощутив холодный ветерок на затылке.
У двери стояла девочка. Мокрое платье, когда-то голубое, теперь почерневшее от тины, облегало худое тельце. Волосы, слипшиеся в пряди, капали на пол, образуя лужицы. Лицо – синее, как у утопленницы, с вздувшимися венами под кожей. Но хуже всего были глаза: белесые, без зрачков, слепые и в то же время пронизывающие до глубины души.