В пабе атмосфера более яркая, чем на депрессивной английской улице, и с красочным преображением самой этой улицы внутри становится еще ярче, торжественнее, словно Большой лондонский театр решил дать там небольшое выездное представление. Все двадцать столиков заняты, у бара не протолкнуться, по экранам четырех висящих в углах телевизоров всеми своими двадцатью пятью кадрами в секунду скользит одна и та же картинка – огромное взлетное поле, ракета на стапелях и куча людей, радостно сверкающих улыбками перед камерой. Все посетители паба с упоением смотрят на экраны, и лишь два молодых человека выбиваются из общей массы.
Они сидят за круглым столиком для четверых – два места еще свободны. Лицо высокого брюнета Кима немного смахивает на картошку, но не на такую, какая продается по скидке, а на самую аристократическую картофелину, победительницу королевского конкурса овощей. Он аккуратно зачесывает волосы набок и старается смотреть больше на свою кружку, чем на экран. У него острый, внимательный взгляд и немного сбитое дыхание. Его сосед Гай с более четкими и даже в какой-то мере привлекательными чертами лица тоже нервничает и никак не уберет руку от своих волнистых русых волос, каким позавидовал бы любой ариец Германии. Перед его обаянием и пронзительным взглядом не устояла бы ни одна девушка, будь таковые сейчас в пабе. Оба молодых человека сидят, спрятав длиннющие ноги под столом, но их высокий рост все равно заметен издалека.
– Не могу я на это смотреть, – говорит Гай, с трудом сдерживаясь, чтобы не встать.
– Спокойно. Лишней суетой никому не поможешь. Только сам попадешься, – по-отечески успокаивает его Ким, хотя возраст их одинаков – где-то под тридцать, когда они уже не парни, но еще и не зрелые кургузые мужчины.
На цветных экранах тем временем появляется обратный отсчет, и сквозь сумбурное бормотание десятков посетителей паба пробивается голос диктора:
– Сегодняшняя дата, 12 октября 1941 года, войдет в историю как день первого полета арийца в космос. Я нахожусь на космодроме в Пенемюнде, а позади меня можно видеть генерала Вальтера Дорнбергера и его молодого заместителя, профессора Вернера фон Брауна…
В паб продолжают стекаться люди. В знак доброго расположения духа они с порога выкрикивают «Хайль Хаксли!», поднимая правую руку, прочерчивая ею в воздухе луч почтения от груди и до самых границ человеческой мысли. Взбудораженные великим торжеством завсегдатаи заведения, большинство из которых представляют собой оккупационные силы, вскакивают с мест и отвечают залихватским «Хайль Хаксли!». Всех новых посетителей смеряет внимательным взглядом бармен, и, если очередной гость кажется ему незнакомым, он кивает работнику гестапо, караулящему на табуретке у входа. Тот резко встает, достает карманный измеритель черепа и быстрыми движениями, чтобы не создавать пробку, проверяет незнакомца на предмет расовой полноценности.