В расхожем общественном сознании Ницше предстает как революционер, который отрицает, разрушает и пророчествует,– и действительно, всего этого нельзя у него отнять; это не просто роль, которую он играет, но сокровенная необходимость его эпохи. Однако главное в революционере – не преобразование как таковое, а то, что, преобразуя, он тем самым выявляет решающее и существенное. В философии это всякий раз немногие великие вопросы. Ницше мыслит и созерцает, когда он на «вершине созерцания» продумывает «тяжелейшую мысль», продумывает бытие, то есть волю к власти, как вечное возвращение. Но что это означает – во всей широте и сути? Вечность не как останавливающееся «теперь» и не как истечение этого «теперь» в некое бесконечное, но как «теперь», возвратно ввергающееся в самое себя – что это как не потаенная сущность времени? Мыслить бытие, волю к власти как вечное возвращение, продумывать эту тяжелейшую мысль философии значит мыслить бытие как время. Ницше продумывал эту мысль, но продумывал не как вопрос о бытии и времени. Эту мысль продумывали также Платон и Аристотель, когда постигали бытие как ούσία (присутствие), но так же мало, как и Ницше, усматривали в ней вопрос.
Задавая этот вопрос, мы не мним себя умнее Ницше и всей западноевропейской философии, которую он «лишь» продумывает до конца. Мы знаем, что тяжелейшая мысль философии стала лишь еще тяжелее, что восхождение на вершину созерцания еще не совершено и, быть может, эта вершина вообще не найдена.
Если мы включаем ницшевскую волю к власти, то есть его вопрос о бытии сущего, в орбиту вопроса о «бытии и времени», это, конечно, не означает, что труд Ницше соотносится с книгой, которая тоже озаглавлена как «Бытие и время», и истолковывается и соразмеряется с тем, что в данной книге сказано. Саму эту книгу можно оценивать лишь по тому, насколько она справляется или не справляется с поставленным ею вопросом. Нет никакого иного мерила, кроме самого вопроса, лишь этот вопрос существенен, а не книга, которая к тому же только подводит к этому вопросу, но не вводит в него самого.
Тот, кто не считает, что подлинно философское осмысление вечного возвращения возможно только в едином его осмыслении с вопросом воли к власти, не понимает метафизического содержания учения о воле к власти во всей его значимости и полноте. Правда, нельзя сказать, что связь между вечным возвращением как высшим определением бытия и волей к власти как основной чертой всего сущего лежит на поверхности. Поэтому Ницше и говорит о «тяжелейшей мысли» и «вершине созерцания». Все это, однако, нисколько не мешает сегодняшним толкователям учения о вечном возвращении лишать это учение его подлинно философского смысла и тем самым не давать самим себе возможности окончательно разобраться во всем богатстве ницшевской метафизики. В качестве примера такого подхода к данному учению приведем двух не зависящих друг от друга свидетелей – А. Боймлера и К. Ясперса: A. Baeumler, «Nietzsche. Der Philosoph und Politiker», 1931; K. Jaspers, «Nietzsche, Einführung in das Verständnis seines Philosophierens», 1936. Оба автора по-разному и по разным причинам придерживаются отрицательной, то есть, по нашему мнению, неверной точки зрения на учение о вечном возвращении.