Руководство заводом и городом серьёзно встревожилось, и снова пригласили на помощь НКВД. Вторично Лойко осудили на пять лет с высылкой после отбытия срока наказания в отдалённые районы страны.
События 1937 года распространялись не только на армию и флот. Они с такой же жестокостью обрушились и на рабочий класс, крестьянство и интеллигенцию.
Все 21 человек, примыкавшие своими убеждениями к Лойко и подписавшие с ним письмо, были арестованы и рассредоточены по камерам тюрьмы. Сидоров оказался в камере № 17. Организатор составления письма инженер Лойко был возвращён в места заключения и водворён в камеру-одиночку.
В годы самодержавия Сидоров был профессиональным подпольщиком. Принимал активное участие в Февральской и Октябрьской революциях. В первых рядах шёл при провозглашении Советской власти в Крыму. И как можно было судить арестантам по камере, был человеком смелым, решительным и справедливым.
*****
Прошло двенадцать дней, как Химича водворили в семнадцатую камеру. По закону обвинение полагалось предъявить в десятидневный срок. Но почему-то с вызовом зенитчика не торопились. Химич, задумываясь, спрашивал товарищей:
– Почему не вызывают?
– Тысячи арестованных. Не успевают, – высказывал предположение грузин.
– Нет достаточного материала. Собирают по крупицам. Ищут хоть что-нибудь, – рассуждал Крижжановский, не возражая Чечелашвили.
– А я думаю – и то и другое, не исключено и третье. Господа из НКВД позабыли законы. Права то ведь, какие им даны? – это говорил Сидоров. Он, кружась на двухметровом пятачке у самой двери, про себя рассуждал, не обращая внимания на остальных. Неожиданно он остановился, поднял голову и внимательно посмотрел на товарищей.
– Сидел в этой тюрьме в камере одиннадцатой в 1916 году, обвинение предъявили в положенный срок.
– Расскажите, пожалуйста, так было в 1916 году? – кто-то спросил из лежавших на нарах.
– Так никогда не было. Пидопрыгору в шестнадцатом году, если бы он повесил портянки на портрет Николая II, суток бы на пять посадили в карцер, при условии, если бы он был офицером. Но так как Пидопрыгора является гражданином, то пожурили бы. Попробовали бы разъяснить: «Ведь так нельзя! Он – царь-батюшка!».
Высказавшись, Сидоров возобновил топтание на крохотном пятачке у двери. Не поднимая головы, он долго думал и неожиданно снова принялся рассуждать: