А под самое утро их обложил небольшой отряд печенегов[30], прирезавших часовых так, что те не издали и звука.
Вспомнил, как Кьяртан со стрелой в бедре выл, пластая топором выскочившие из тьмы чёрные вопящие фигуры. Как ревел ярл, призывая сомкнуть щиты, пока его не ударила в шею стрела.
Как он сам, теснимый тремя спешившимися печенегами, – крутые, поросшие кустами склоны оврага заставили их слезть с коней, – отбил щитом копьё, ткнул топором. Отбивал и бил, плясал танец смерти. Как стоял старый жрец, опираясь на свой посох, не шевелясь, и как плакали и кричали дети за его спиной, на фоне пламени казавшейся огромной.
Если бы не стрелы и внезапность, они бы отбились, а так солнце, заглянувшее в овраг, застало побратимов лежащими без дыхания вперемешку с печенегами. На ногах стояли только двое, он сам, Бруно Регинсон, покрытый чужой кровью, с одной только царапиной на плече, и старый жрец распятого бога, опирающийся на посох.
Бруно пошёл к нему, но замер, замер перед доблестью – жрец был мёртв, в нём торчали стрелы, и стоял он только потому, что опирался на свой крест, и потому, что за спиной были дети.
Он тогда побратимов не похоронил и жреца оставил стоящим, потому что даже в смерти тот не лёг на землю, и не в силах человека было укладывать то, что оставил стоять Бог. Чью волю исполняя, он, Бруно, вывел детей из оврага на юг, неся на руках жизнь прижавшейся к нему черноглазой девчушки.
Вспомнил, как их окружили всадники из Корсуня. Кричали, замахиваясь на него, а его самого окружили живым щитом дети. Как вцепилась в бороду девчушка, когда чьи-то руки хотели её от него оторвать. И как в Корсуне, в доме Распятого Бога, он принял имя Парамон – что значит верный, а потом учился видеть только жизнь в белом монастыре у сине-зелёного моря.
Сердце, душа его наполнялись жизнью, но тело иногда само собой вспоминало умение причинить смерть, как с тем мерянином. А от этого желала уйти душа, ибо не было больше в её пространстве места для убиений.
Но как защитить хрупкость жизни, если не силой?!
Иоаким Корсунянин поднял на ноги этого мальчишку, снимающего сейчас с угольков пропёкшуюся рыбу, этого берсерка, и он, брат Парамон, поможет его силе стать святой или хотя бы обуздать неистовость. Должен, должен пред Господом и самим собой. Спасти тех, кто в момент неистовства окажется с ним рядом, да и его самого спасти от них.