– Курей разводили, мазанку ремонтировали, картошку сажали… – сказал он, глядя в окно. – Я уже ребенком на базар ездил, торговал. Баб Маля после комендатуры по привычке боялась далеко от села отлучаться.
Он замолчал на миг, потом добавил уже тише:
– Могли бы и дальше жить. И неплохо. Но… что-то на бабу Малю нашло. Побоялась, что я ее дом присвою.
– У нее свои дети есть? – спросил опа Густав, нахмурившись.
– Да, трое. Но в селе только дочка осталась. Баба как-то обмолвилась, что ее старший внук из армии возвращается, жениться хочет. А жить, мол, негде будет. Пришлось мне и уйти.
Наступила короткая тишина.
– А теперь ты куда? – осторожно поинтересовалась Эмилия.
– В Тулу. Я летом туда ездил, поступал в военное училище. Не прошел. Но начальник предложил мне остаться лаборантом кафедры. Год поработаю – и тогда, пообещал генерал, зачислят без экзаменов.
– Это хорошо, – кивнул Густав. – Значит, есть сердце у командира. Значит, не все еще пропало.
Дед потер ладонью бороду, задумчиво уставился в пол. Видно было, как внутри него слова собираются не спеша, одно к одному. Продолжил негромко, почти вполголоса:
– Ты, Junge, только зла на бабу Малю не держи. Я понимаю, больно, обидно. Сам в твоем возрасте не один раз кипел… Но, поверь моему опыту – не все так, как кажется сгоряча.
Он перевел взгляд на Иосифа, чуть нахмурился, как будто хотел сказать нечто важное и нужное именно сейчас:
– Хоть и не родная, а сделала для тебя больше, чем многие делают для своих. Приютила, накормила, подняла на ноги. Все, что могла, отдала – не ради выгоды, а по сердцу. А это, поверь, дорогого стоит.
На короткое мгновение в купе повисла тишина, сквозь которую слышно было, как поезд стучит по рельсам – мерно, упрямо, будто подтверждая каждое сказанное слово.
– А что выгнала… Может, ей показалось, что она тебе уже не нужна. Старики, знаешь ли… У них в голове часто мысли как мусор – откуда лезут, сам не поймешь. А может, совсем другое почувствовала. – Он говорил все тише. – Старость – штука хрупкая. Страх быть ненужным, забытым – он душу сжимает. И разум мутнеет. Такое не объяснишь. Только понять можно. Со временем.
Он откинулся на спинку, взгляд стал мягче, голос – чуть грубее, но с теплом:
– Добрая женщина не может просто так скурвиться. Если в человеке было настоящее – оно не исчезает, просто прячется под обидами, болью, возрастом.